Дворянский род Рогге (Rogge)

1 • 2 • 3 • 4

ГЛАВА VII

ВОСПОМИНАНИЯ ПИТОМЦЕВ ШКОЛЫ

71 ГОД ТОМУ НАЗАД

В стенах нашей незабвенной Южной Школы я провел 1893 и 1894 года и находился в 1-м эскадроне, в 5-м взводе, где были самые малые юнкера по росту. Каждый год во время училищного праздника устраивались увеселения (разные). На эти развлечения съезжалось масса местной публики и родственников юнкеров. Не буду описывать театральное отделение с куплетистами, рассказчиками, хоровыми песнями и танцами юнкеров, а коснусь только того, что до сих пор ярко сохранилось в моей памяти.

В отделении физического искусства из отборных юнкеров двух эскадронов в упражнениях на гимнастических снарядах, верховой езде, вольтижировке и прыжках, в чем я везде участвовал. Я выделился при прыжке через 7 лошадей, стоявших одна возле другой рядом, с мертвым трамплином, под гром аплодисментов публики. Но о таком рекорде в те времена не кричалось, а считалось только выдающимся, к чему должен был стремиться каждый юнкер.

Помню случай ложной тревоги, устроенной юнкером Киевского полка Константиновичем, очень бойким, живым юнкером, бывшим хорошим трубачом. [88]

Во время похода юнкеров на бивуаке, после вечерней зари, когда юнкера располагались к отдыху, вдруг раздался сигнал тревоги. В лагере поднялась суета, потревожившая не только юнкеров, но и офицерский состав. Но в скором времени раздался сигнал «отбоя», но уже по приказу дежурного офицера. Выходка Константиновича не осталась без строгого наказания.

Моего выпуска в живых уже мало осталось, но думаю, что все же есть и могут быть свидетелями описанных мною двух случаев. Со мной в училище был моим другом юнкер Казанского полка Яворский, не знаю — жив ли он, так как по годам он был старше меня, а мне сейчас 90 лет.

Я, бывший корнет Ахтырского полка, попавший на формирование Нежинского полка, вышедший в запас после ранения в Японскую войну штабс-ротмистром и перешедший в Министерство Юстиции и прослуживший до самой революции мировым судьей.

Шт.-ротмистр А. Мартынов,
52-го драгунского Нежинского полка
24–8–1964 г., Асунсьон, Парагвай

——— • ———

ВОСПОМИНАНИЯ БЫВШЕГО ЕЛИСАВЕТГРАДЦА

Окончив полный курс классической гимназии, как получивший аттестат зрелости, я был принят без экзамена в Елисаветградское Кавалерийское училище в 1895 году (за два месяца до того как мне исполнилось 19 лет).

Училище, называвшееся Юнкерским училищем, находилось в переходном состоянии — постепенно переходя из юнкерского училища с военно-училищными курсами в Елисаветградское Кавалерийское Военное училище, [89] т.е. обучающее по программе военных училищ и после 2-х годичного курса, выпускающее юнкеров корнетами, в то время как юнкера, проходившие курс по сокращенной программе, выпускались из училища эстандарт-юнкерами и производились в корнеты после некоторого времени, в зависимости от того, как они окончили 2-х годичный курс.

Для поступления на военно-училищные курсы было необходимо предварительно поступить в один из кавалерийских полков вольноопределяющимся и быть командированным в училище как вольноопределяющийся определенного полка и явиться к началу занятий в форме полка.

По приезде и явке в училище, вольноопределяющиеся зачислялись юнкерами в 1-й или во 2-ой эскадрон, расположенные: на втором этаже — 1-ый Эскадрон и на третьем этаже — 2-ой Эскадрон, на котором в одном конце находилась церковь. Нижнее помещение здания было занято столовой и приемной, в которой сидел дежурный по училищу офицер.

Здание училища было — старинный каменный дворец, приспособленный служить помещением для учащихся числом от 200 до 300 чел. Оба этажа состояли каждый из эскадронного зала во всю длину здания и примыкающих к нему спален, выходивших одной стороной на дворцовую площадь, другой стороной на сад.

Другое такое же здание, расположенное под углом от описанного, на той же улице, было «классным» зданием, разделенным на классы, в которых юнкерам читались лекции, где происходили репетиции и экзамены. Такими же солидными постройками, как описанные, были и другие, неподалеку от двух первых расположенные:
во-первых — манеж, где могли обучаться две смены, разделенный по середине короткой стеной, служившей препятствием, через которое в конце езды прыгали по одному юнкера, нередко при этом «копавшие репу»;
во-вторых — рядом с манежем был большой гимнастический зал в отдельном здании, где обучались на машинах (снарядах) гимнастике, фехтовали на эспадронах и прыгали через кобылу.
Отдельное круглое помещение, рядом, служило для обучения вольтижировке, дальше были расположены конюшни. [90]

Состав юнкеров был очень смешанный. Хотя они обучались отдельно: военно-училищные в одних классах, не военно-училищные или как их называли «окружные» (т.е. командированные в училище округом, а не кадетским корпусом или полком) в других, но на строевых занятиях становились без различия в тот взвод, в котором числились.

В интересах поддержания и ненарушения товарищества, была установлена однообразная организация строевой службы, согласно которой те взводы, в которых младший класс были юнкера военно-училищные, старший был весь из окружных и наоборот — те взводы, в которых старший класс (корнеты) был военно-училищные, младший класс был окружным (звери).

Термины «корнеты» и «зверь» зависили исключительно от класса, а не от принадлежности к военно-училищныным или окружным. Такое смещение имело в виду предотвратить чрезмерное «цукание» «зверей» военно-училищными «корнетами» окружных и наоборот.

Состав юнкеров, как было сказано, был очень смешанный, не только потому, что они разделялись по степени образования (окружные принимались по экзамену, иногда окончившие только несколько классов реального Училища или гимназии, в то время как военно-училищные юнкера без исключения были или окончившие курс кадетского корпуса или классической гимназии), но также и потому, что «окружные» (в редких случаях и «военно-училищные») были разных возрастов (от 18-ти лет) и кончая такими как например, можно указать на юнкера Султан-Алим Хан Крым Гирея, лет около 25, если не больше.

Была также разница между обучавшимися по национальностям (представители разных племен Кавказа, напр., осетины, гурийцы, армяне и др.) и по социальному положению — так, например, в числе юнкеров были также взятые по набору сыновья лиц, отцы которых не принадлежали к обществу.

Для руководства вновь поступавшими юнкерами назначался для каждого юнкера «дядька», знакомивший его с установленными традициями, обычаями и поведением, основанным на строгой дисциплине. Не исполнение этих [91] установленных правил поведения, влекло за собой наказания состоявшие или в получении внеочередного наряда, или в «постановке под винтовку». Юнкер становился на определенное время в известном месте (обыкновенно перед иконой) и стоял «смирно», надев на себя амуницию и держа на плече винтовку с примкнутым штыком.

Утром училище поднималось по сигналу трубача, становившегося для этого на площадку, отделявшую 2-й этаж от 3-го. Вставши юнкера шли в умывалку и занимались своим туалетом. У каждого у стены в эскадроне в зале стоял столик с дверцей, закрывающейся на ключ. В верхнем ящике столика были бумаги, нижняя часть предназначалась для вещей.

После утренней гимнастики, все по крику обходившего спальни дневального, выходили на середину зала и строились в две шеренги от одного конца зала к другому. Выйдя из своей комнаты вахмистр подавал команду «на молитву» и после молитвы эскадрон, повернув направо и заходя правым плечом шел вниз по лестнице, где был первый завтрак — чай и булка. В первый день, когда эскадрон построился по команде вахмистра «снять шпоры», все «звери» должны были снять свои шпоры и ходить без них до того времени, когда научатся ездить без стремян.

Классные занятия происходили до обеда и прерывались только, когда была назначена езда. Строевые занятия, как правило, происходили после завтрака, впрочем бывали в это время и классные занятия.

Строевые занятия были: гимнастика, фехтование (рубка глины происходила верхом), вольтижировка, глазомерное определение расстояний, стрельба из винтовок (разборка и сборка винтовки происходила по указаниям сменного офицера) и шашечные приемы.

По окончании строевых, занятий, перед ужином, юнкера занимались своим делом, читали, писали письма, учились, обыкновенно сидя каждый на табуретке перед своим столиком. Перед ужином. (чай и гречневая каша) разрешалось развлечься музыкой (пианино, танцами), был танцевавший лезгинку под звуки аплодисментов окружавшей публики. Были и певцы, хотя довольно редко. [92]

В определенный час эскадрон строили в две шеренги. Также точно как и утром трубач играл вечернюю зорю. Вахмистр подавал команду — «Дежурный и дневальный, шашки долой, пойте молитву!» Все стройно пели «Отче наш», и по команде: «разойдись», шли по своим спальням.

В 10 ч. вечера (если не ошибаюсь) огни тушились. Молитву пели также перед обедом, но стоя в столовой.

Первый выпуск из Елисаветградского Кавалерийского училища, как здесь описано, был в 1896 г. За отличные успехи на мраморную доску золотыми буквами во 2-ом эскадроне был записан Сегеркранц, вышедший в 6-й Драгунский (2-й Уланский) полк. Пишущий эти строки был записан на мраморную доску во 2-м эскадроне за отличные успехи в 1897 году.

Начальник училища генерал А.В. Самсонов предложил мне выйти в Лейб-Гвардии Гродненский гусарский полк, но я предпочел вернуться в полк, в который поступил вольноопределяющимся — 14-й драгунский Литовский полк (5-й уланский Литовский).

А. Николаев.

ВОСПОМИНАНИЯ ГЕН. ШТАБА ГЕНЕРАЛА ПУЛЕВИЧА

Помню как весной 1896 года, во время выпускных экзаменов, мы, кадеты 7 класса Владимирского Киевского кадетского корпуса, собирались и обсуждали вопрос, относительно поступления в училище.

Мой отец окончил Николаевское Кавалерийское училище и настаивал, чтобы я тоже поступил в это училище, но меня не привлекал далекий Петербург и мне хотелось [93] остаться в своем родном Елисаветграде, тем более, что в Окружном Юнкерском Елисаветградском училище с 1893 г. были открыты военно-училищные курсы.

В то время военно-училищные курсы своей формы не имели и в училище можно было поступить, предварительно зачислившись вольноопределяющимся в какой-нибудь кавалерийский полк. В Елисаветграде стоял 21-й драгунский Белорусский полк, в котором начальником учебной команды был Шт.-Ротмистр Кальмеер — муж моей сестры, к которому я и попал на предварительную муштру, на его огромном и очень тряском коне.

Мне клали под мышки перчатки и я без повода и стремян вырабатывал баланс на вольту. Нередко приходилось «зарывать репу», я слетал с коня прямо в навоз, но перчаток из под мышек старался не выронить. Вскоре я был посажен в седло и, подав прошение, был зачислен вольноопределяющимся в 21-й Белорусский полк.

В августе месяце я явился адъютанту училища Шт.-Ротмистру Ревишину и был зачислен в училище, куда должен был прибыть 1-го сентября. Мое зачисление в Белорусский полк было напрасным, т.к., когда я явился в училище, военно-училищным курсам была дана форма драгунского образца — красный приклад и серебряный прибор.

В сентябре месяце генерал Сухотин сдал должность Начальника училища Ген. Штаба Полковнику Самсонову, быв. Ахтырскому гусару в Турецкую войну. Командирами эскадронов были: 1-го — Полковник Родкевич, а 2-го — Полковник Адабаш. Я попал в 4-й взвод 1-го эскадрона к Шт.-Ротмистру Клементьеву, 47-го Татарского полка. Вахмистром 1-го эскадрона был юнкер военно-училищных курсов Гессе, а 2-го — окружной юнкер Пушкин.

Оба эскадрона помещались в Дворцовом здании (бывший дворец Императора Николая Павловича), где жили и командиры эскадронов. В этом же здании находился и платный буфет Бигера, где по вечерам юнкера проводили время за стаканом чая, кофе с пирожками, пирожными и где также можно было получить горячее блюдо.

У юнкеров Военно-училищных курсов была известная привилегия, перед [94] окружными, т.к. для них отпускались большие средства на довольствие, но суммы складывались и варился общий котел, за чем следили сами юнкера при помощи своих выборных артельщиков в каждом эскадроне.

Еда была простой, но сытной и доброкачественной, обед состоял из двух блюд.

Режим в училище был очень строгий — спартанский. Со двора никто не отпускался с ночевкой, даже к родителям. Исключением были Рождественские, Пасхальные и летние каникулы (август месяц).

В отпуск юнкера отпускались три раза в неделю: в среду — после 6 ч. вечера, в субботу — после всенощной и в воскресенье — после обедни, а также в двунадесятые праздники и табельные дни. Из отпуска юнкер должен был явиться не позже 11 ч. вечера. В отпуск юнкер попадал после тройной и детальной проверки (выправка и порядок в форме): взводным портупей-юнкером, дежурным по эскадрону и дежурным офицером по училищу.

В отпуску время проводилось различно: Дворцовая улица заполнялась юнкерами, заходившими в кондитерские или в гостиницы, например, Марьяни, где для юнкеров охотно предоставлялись отдельные кабинеты; некоторые разъезжались, обязательно на пароконных извозчиках, к родственникам или знакомым.

Когда в театре бывали представления, юнкера заполняли театр, а также и гастролировавший цирк Труцци, интересуясь дрессировкой лошадей, отличным жокеем, негром Куком, как и хорошенькой дочерью директора цирка. В провинциальном помещичьем Елисаветграде всюду приветливо встречали юнкеров, которые не скупясь, по барски, умели тратить родительские деньги.

До установления формы военно-училищным курсам, строй юнкеров представлял из себя красивое зрелище: пестрели разноцветные драгунские шапки, блестело серебро и золото, а иногда кто-нибудь выделялся и своей гвардейской формой. Так, в мое время были юнкер Князь Урусов, кирасир полка Ея Величества и Телегин, Гродненский гусар. [95]

Еще в бытность мою на младшем курсе, всем драгунам были даны пуговицы на мундиры (как и во всей кавалерии) и вместо разнообразных прикладов было введено известное однообразие: бывшие драгунские полки получили красный приклад, уланские — синий и гусарские — белый.

Весь день у юнкера был заполнен занятиями и только после вечерней переклички, он мог уделять время для себя лично. Нередко в это время помещение обходил командир эскадрона, наблюдая, чем заняты юнкера. Иногда он подходил к какому-нибудь юнкеру и говорил: «М-м такая-то просила отпустить Вас на домашний вечер до поздних часов — можете идти»... (М-м — сокр. от Мадам. — прим. В.Р.)

Время летело быстро, оставляя самые лучшие воспоминания не только о строевых занятиях, которыми руководили наши бравые и безупречные строевики — офицеры, но даже подчас о монотонном капонире.

В 1-м эскадроне:

Курсовыми офицерами у нас были:

1-го взвода — Астраханского полка Шт.-Ротмистр Тюнаков
2-го взвода — Переяславского полка Шт.-Ротм, барон Будберг
3-го взвода — Казанского подка Шт.-Ротмистр Вестфален, по прозвищу «Любочка», по имени его миленькой жены.
4-го взвода — (у меня) — Клементьев.

Во 2-м эскадроне:
1-го взвода — Тверского полка Шт.-Ротмистр Кн. Эристов (добродушный, толстый)
2 го взвода — Переяславского полка Шт.-Ротмистр Белик
3 го взвода — Шт.-Ротмистр Кислицын
4 го взвода — Новотроицко-Екатеринославского полка Шт.-Ротмистр Боровской.

Дежурными офицерами еще были: Шт.-Ротмистр Прохоров и Шт.-Ротмистр Ревишин. [96]

Должен еще сказать о замечательном старшем вахмистре, Литаке, бывшем Белорусском гусаре, ведавшем лошадьми и их уборщиками, солдатами обоих юнкерских эскадронов.

Наукам нас обучали следующие преподаватели:

1. Долговременную фортификацию читал инженер Полковник Павлов (по прозванию «Бомба-торпедо»)
2. Полевую фортификацию — Инженер Капитан Слабошевич.
3. Механику читал пожилой штатский поляк Пржежеховский, говоривший с акцентом. Однажды я не выучил репетицию о «механике твердых тел» и, привыкший к моим отличным ответам, Пржежеховский удивлению спросил причину. — «Я не люблю механику», — сказал я. — «Господа, любить можно карты, вино, женщин, а механику знать надо», — отвечал Пржежеховский.
4. Русскую литературу великолепно читал Инспектор Реального училища Марков.
5. Иппологию — отлично читал Магистр ветеринарных наук, по прозвищу «копыто».
6. Не могу обойти молчанием преподавателя Военной Истории, окончившего Академию по 2-му разряду, Шт.-Ротмистра Ямбурского полка Лаврова. Такого красноречия я до того никогда не слыхал. Со звуком трубы Лавров обычно кончал лекцию какой-нибудь цветистой фразой. Когда он однажды заболел, читать военную историю взялся сам Начальник училища. Читал он Бородинское сражение. Обладая изумительной памятью, он совершенно был лишен дара слова и его лекции были пыткой для нас.
7. Тактику читал щеголеватый ген. Штаба Полковник Подгурский. [97]
8. Топографию — Полковник фон дер Бринкен, бывший грозой для юнкеров.
9. Французский язык преподавал почтенный старик Маас.
10. Немецкий — пастор Графф, добрейший человек, на лекциях которого делали что угодно, только не учились (языки очень хромали).

Кончились переходные экзамены на старший курс и мы выступили в лагерь, где нашими соседями бывали, раньше, Белорусские драгуны, а теперь, Таганрогский пехотный полк. Начались эскадронные конные и пешие учения, учебные и практические стрельбы и маневры.

Однажды во время купания лошадей после горячего ученья, я покрылся чирьями и не мог ездить верхом. Предстояли 9-ти дневные маневры без вестовых. Всякий кандидат в портупей-юнкера, а я был таковым, должен был обязательно участвовать в маневрах. Мне навстречу пошел мой взводный офицер, назначив меня помощником артельщика и я все маневры проездил на подводе со Шт.-Ротмистром Завишневским. На ночлег эскадроны обычно располагались биваком на площадях селений, где по вечерам играла музыка и мы отплясывали с радостными от нашего прибытия деревенскими девицами.

После маневров мы вернулись в лагерь и были переведены на старший курс. Наши старшие занялись разборкой вакансий в полки и ждали Высочайшего Приказа о производстве в офицеры, а нас отпустили в отпуск до 1-го сентября.

Вернувшись из отпуска я узнал, что был кандидатом в вахмистры, но т.к. моего лица еще ни разу не коснулась бритва, то был назначен более солидный, мой товарищ Тиличеев, а я получил свой 4-й взвод, как старший портупей-юнкер. Вахмистром 2-го эскадрона был мой же товарищ Кашеренинов.

На военно-училищных курсах нас было всего 33 юнкера. Также быстро промчался и 2-й год на старшем курсе, с еще более яркими и приятными впечатлениями. [98]

После, тождественных с прошлогодними, маневров вернулись в лагерь и были всецело поглощены разборкой вакансий и пригонкой офицерского обмундирования. Я собирался выйти в Сумский полк, по желанию отца, т.к. Начальником 1-й дивизии был Ген.-Лейт. Бартоломей, бывший вместе с отцом в одном эскадроне Лубенского полка. Но Сумский полк прислал лишь одну вакансию и то «католическую». Я был обескуражен и поехал к отцу за советом. Отец развернул список вакансий и остановился на 15 драгунском Александрийском полку.

13 августа 1898 года пришла Высочайшая телеграмма, поздравлявшая нас с производством в офицеры. После этого, заехав домой и получив от отца соответствующую сумму на покупку коня и на первое обзаведение, я, после отцовского благословения, в первых числах октября отбыл в полк.

Ген. Штаба Генерал В. Пулевич.

КНЯЗЬ «Г.»

Бывали в училище и печальные события.

Вскоре после начала учебных занятий, т.е. в начале сентября в наше училище прибыл по переводу из Николаевского Кавалерийского училища юнкер князь Г. и, как зачисленный в полк с желтым приборным сукном, был назначен в наш 2-й эскадрон. Действительной причины перевода его из Петербурга в Елисаветград мы точно не знали.

Князя сразу не взлюбил командир эскадрона Ротмистр Адабаш. Глубоко порядочный и до крайности щепетильный в вопросах касающихся чести юнкера и будущего офицера славной русской кавалерии, педантичный Адабаш иногда перебарщивал. Так случилось и с князем Г.

Был воскресный день. Много юнкеров было в городском [99] отпуску, из которого они возвращались или группами по два человека, или в одиночку. Большинство возвращалось на извозчиках, конечно, парных, так как ездить на «ваньках» считалось несовместимым с традициями училища...

Из отпуска, в виде общего правила, юнкера должны были возвращаться не позже 8 ч. 30 м. вечера и, явившись сначала дежурному офицеру, а затем дежурному по своему эскадрону юнкеру, в 8 ч. 45 м. обязаны были быть на своем месте.

В памятное воскресенье был в отпуску и князь Г. Задержавшись по какой-то причине в городе, он прибыл и училище с опозданием, в 8 ч. 45 м. на парном извозчике, хорошо известном всем юнкерам — «Юдке». Дабы не опоздать на вечернюю перекличку, которая по уставу внутренней службы, точно производилась в 9 ч. вечера, князь, соскочив с дрожек и крикнув Юдке на ходу: «сейчас пришлю деньги», пробежал в комнату дежурного офицера и явившись, едва успел вбежать на 3-й этаж, явиться кому следует и стать в строй, забыв совершенно о стоявшем у подъезда училища Юдке.

После вечернего чая и переклички, юнкера уселись за свои столики для подготовки уроков и репетиции к следующему дню, а затем разошлись по спальным комнатам. Возвращавшийся в 11 ч. ночи из города командир эскадрона Ротмистр Адабаш, увидел терпеливо дремлющего на козлах Юдку, спросил его, кого он поджидает?

Ничего не подозревавший Юдка доложил, что привез в 8 ч. 30 м. вечера юнкера князя Г., который, не расплатившись с ним, по-видимому позабыл выслать деньги, ввиду чего он и ждет. Спросив Юдку сколько ему следует и немедленно же с ним расплатившись, Адабаш ушел к себе.

На следующий день, около 12 ч. дня, когда эскадрон, после утренних занятий, построился для следования в столовую на обед, неожиданно раздалась команда вахмистра Байрактарова: «Смирно», и в эскадрон не вошел, а вбежал взволнованный и бледный командир. [100]

«Господа, — услышали мы его резкий, прерывающийся от частого дыхания голос, — вчера произошел отвратительный, недопустимый и позорный случай. Юнкер князь Г., проездив по городу чуть ли не пол дня на извозчике, не расплатившись с ним, убежал. Я готов простить ошибку, оплошность, но поступок подобного рода я извинить не могу. Совершивший его не достоин звания юнкера, не достоин того титула, который носит. Он позорит не только юнкерский мундир, но и мундир того славного полка, в котором числится. Какой же это будущий офицер?»

Продолжать свою речь Ротмистр Адабаш от волнения не мог и произнеся последние слова, круто повернулся и быстро ушел.

Вслед за этим эскадрон, по команде вахмистра, стал спускаться рядами вниз в столовую на обед. Все мы были потрясены происшедшим. Не оправдывая забывчивость князя Г., мы все же не могли заподозрить его в умышленном нежелании расплатиться с извозчиком и мера воздействия избранная Командиром эскадрона, представлялась нам чрезмерной и не отвечающей степени виновности бедного князя.

Обед прошел в тяжелом молчании. Настроение у всех было подавленное. Сосед за обедом князя Г., юнкер 2-го взвода рассказывал, что князь сидел за столом совершению неподвижно, не прикоснувшись ни к одному из поданных блюд нашего скромного юнкерского обеда.

Снова команда: «встать», краткая молитва «Благодарим Тя Христе Боже наш» и разрешение дежурного офицера разойтись. Так как стояла теплая осенняя погода, то большинство отправилось в прилегающий к зданию училища сад, где разбившись на группы, мы, естественно делились впечатлениями о только что происшедшем. Прошло не более 10 минут. Я не успел сесть на скамью у находившегося в саду подвала-ледника, как увидел бегущего по направлению ко мне бледного и растерянного юнкера ахтырца Рогаля-Левицкого. «Что случилось?» — спросил я.

 — «Князь Г. только что застрелился», — коротко [101] ответил мне Рогаль-Левицкий и стал быстро спускаться по крутой лестнице ледника, вниз за льдом.

Ужасная новость стала немедленно известна всем и юнкера всего училища устремились в наш эскадрон.

На бегу я узнал, что сейчас же после обеда, князь Г. прошел в, так называемый, сундучный цейхгауз, в котором были сложены сундуки и чемоданы с собственными вещами юнкеров и, быстро вынув из своего чемодана револьвер, выстрелил себе в сердце. Все это видел находившийся в противоположном углу цейхгауза юнкер Буш, не успевший, к несчастью, помешать князю привести в исполнение свое намерение.

Вскоре прибежал в цейхгауз и Командир эскадрона Ротмистр Адабаш. Подойдя к трупу князя Г., он несколько секунд стоял молча, а затем вдруг произнес: «Да, он иначе не мог поступить!» И, как бы в ответ на эти жестокие слова, стоявший тут же юнкер Ингерманландского полка Петропольский, забыв суровые веления дисциплины, ясно и отчетливо произнес: «В праве ли мы в такую минуту, у еще не остывшего тела, высказывать свой приговор? Мы можем только молиться об упокоении души усопшего!»

И широко перекрестившись, со слезами на глазах, Петропольский, прочитав молитву, быстро вышел из цейхгауза. Вслед за ним, не произнеся ни слова, низко опустив голову, вышел Адабаш.

Как это ни странно, ни немедленно за происшедшим, ни в последствии, суровый и мстительный Адабаш, никак не реагировал на поступок Петропольского. На погребение князя Г., прибыл в Елисаветград его отец. Гроб с телом покойного, после отдания воинских почестей, был отправлен по железной дороге в родовое имение князя Г. для погребения.

Наружный темп училищной жизни постепенно пришел в норму и событие это никак не отразилось на суровом и тяжелом характере нашего Командира эскадрона.

Не прошло и недели после смерти князя Г., как тот же Адабаш, выведя эскадроны юнкеров на «проездку», [102] как ни в чем не бывало, распекал нас за длинный повод, за недержание дистанции, разговоры в строю и т.д.

Несколько слов о Штаб-офицере Крымского Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Полковнике Петропольском.

Мы поступили с ним в училище одновременно, с той лишь разницей, что он на младший, а я непосредственно на старший курс. В памяти моей особенно отчетливо зафиксировалась вся его характерная фигура, с небольшой русской бородкой-лопатой, походкой в развалку и громким говором с ударением на «о». Петропольский происходил из духовного звания и, судя по его слабой строевой подготовке при поступлении в училище, вероятно из семинарии, пробыл в своем полку не более одного-двух месяцев.

Глядя на его худощавую фигуру, размашистую походку и бороду, на его надетую прямо, а не набекрень, бескозырку с лиловым околышем, как-то не верилось, что это кавалерийский юнкер, ибо всей своей фигурой он скорее напоминал сельского диакона, случайно, точно по недоразумению, снявшего рясу и заменившего ее военным мундиром, да еще кавалерийским.

Все это не помешало, однако, Петропольскому окончить отлично училище и стать прекрасным кавалерийским офицером. Когда через два года, я встретил его в Варшаве в форме корнета Орденского драгунского полка, я поразился происшедшей с ним перемене. Несомненно в этом была огромная заслуга нашего училища, но многим был обязан Петропольский и самому себе.

Нужно было много характера и силы воли, чтобы выдержать суровую двухлетнюю строевую муштру училища, чтобы так удивительно превратиться из семинариста в строевого кавалериста. Еще через несколько лет встречал я Петропольского уже в форме Крымского конного полка.

В 1917 г. в городе Симферополе во время образовавшегося Крымского Краевого Правительства он принял командование Крымским полком и на его участь пала непосильная борьба полка с севастопольскими матросами, превосходившими численностью своею во много раз. Полк был разбит и прекратил свое существование. Видная фигура Полковника Петропольского, с характерной [103] русской бородой дала повод симферопольским дамам прозвать его «Стенькой Разиным».

Скончался Полковник Петропольский в Сербии, куда он эвакуировался с Белой Армией.

Полковник Фурман.

——— • ———

ОКОЛОДОК И ЛАЗАРЕТ

В мое время в училище были трехгодичные курсы (1901–1904). Мой выпуск был в этом отношении единственным. Потом Окружное Юнкерское училище стало Военным с двухгодичным курсом. В училище я пробыл 4-е года, с 1900 по 1904. Произошло это потому, что в первый год, будучи юнкером тогда Окружного училища, я сильно захворал и пролежал в лазарете несколько месяцев.

По выздоровлении, генерал Самсонов, вызвав меня к себе, сказал: — «Перевести Вас на старший курс я не могу, Вы слишком отстали в строевом отношении и по классным занятиям. У нас образовываются 3-х годичные курсы, оставайтесь на них, для Вас это будет лучше — выйдете прямо в офицеры». Таким образом, я «прокоптел» в училище четыре года и, вероятно, был единственный экземпляр в таком роде, со дня основания училища.

В мое время в околодок попадали только легко больные, а с более серьезными болезнями отправляли в местный лазарет. Привилегия лежать в околодке принадлежала «корнетам», а «зверям» строго запрещалось посещать «место отдохновения благородных корнетов», как гласил один из пунктов приказа по курилке.

Заправилой околотка был классный медицинский фельдшер Леонтьев, специалист по секретным болезням и принимал в своей комнате частным образом больных, где также устраивалась и «рюмка водки».

В местном лазарете юнкера лежали на офицерском положении. Были две палаты и в каждой по шести кроватей, которые были всегда заняты, ибо желающих устроиться туда было немало. Кормили неплохо, но несколько [104] голодновато, почему юнкера посылали санитаров за едой в рестораны. Лечил доктор Правиковский, по прозвищу «Птичка».

В один из таких дней отдохновения я, Северского полка Медведев, Военно-училищных курсов Кирсанов и Леонов удрали из лазарета и отправились в город в одни номера, где можно было получить закуску и выпивку. Но владелец номеров, толстый еврей, приоткрыв дверь и заметив под нашими шинелями больничные халаты, не хотел нас впустить.

Через несколько дней явился в лазарет Тверского полка Шт.-Ротмистр Добродеев, которому было поручено произвести дознание — блестящий и любимый юнкерами офицер.

Много улик было на лицо и упираться нам не было смысла — мы во всем сознались. А результат был таков: Медведев, Кирсанов и Леонов были отчислены в полки, а я переведен в 3-й разряд по поведению и посажен на 30 дней под арест.

Думаю, что уцелел я только благодаря Добродееву, который в своем дознании, видимо, что-то замолвил в мою пользу. Сознаюсь, что был я с ним в добрых отношениях, да и генерал Самсонов ко мне благоволил. Все это меня и спасло.

Случилось это свыше 60 лет тому назад. Действительно — дела давно минувших дней.

Князь П. Ишеев
Ротмистр 3-го уланского Смоленского Императора Александра III-го полка.

——— • ———

назад  вверх  дальше
Содержание
Книги, документы и статьи