1 •
2 •
3 •
4
ГЛАВА VII
ВОСПОМИНАНИЯ ПИТОМЦЕВ ШКОЛЫ
ПЕРВЫЙ ОТПУСК
Заглядывая в далекое милое прошлое мне кажется, что это было вчера. Можно ли сожалеть о радостях и горестях прошлого, ушедшего в вечность? Можно ли забыть юность?
Сдавшему успешно «первоначалку» юнкеру младшего [105] курса Елисаветградского Кавалерийского училища разрешался отпуск в город. Начинались приготовления.
Все должно быть безукоризненно: шинель — хорошо пригнана, амуниция — первой свежести, белые перчатки — без единого пятнышка, сапоги и шашка — начищены. Но все же в первый отпуск юнкеру младшего курса попасть трудно и редко когда удается.
Взводный или дежурный по эскадрону обязательно должен к чему-либо придраться. Перед уходом задаются вопросы из «первоначалки», проверка знания стоянок и форм кавалерийских полков, их нумерации и названия.
Но и в том случае, когда все это хорошо усвоено, задаются вопросы, на которые ответить совершенно невозможно.
После того, как я без запинки ответил на все вопросы взводного, один из старших юнкеров спросил меня: «А какие подпруги в Ахтырском полку?» Я замялся и тот час же был задан другой вопрос: «Какого цвета глаза у жены командира 5-го эскадрона Сумского полка?»
Я снова не мог ответить на этот нелепый вопрос и мне было приказано раздеться и идти в город не разрешено.
Все это было трудно переносить до Рождества, но после праздничных каникул цукание ослабевало, мы становились опытными юнкерами и ближе сходились с «корнетами». Цукание совершенно прекращалось с выступлением училища в мае месяце в лагерь, где старший и младший курсы были почти равны.
* * *
ДВА ДРУГА
За всякие провинности и озорство, кроме иных наказаний, существовал так называемый 3-й разряд. По этому поводу, мне вспоминается курьезный случай, имевший место в бытность мою на старшем курсе. В моем эскадроне, в моем же 4-м взводе были два юнкера: Лихачев и Румиевский. [106]
Один без другого никогда нигде не бывал, вместе они и выпивали, вместе и озорничали. Оба были в 3-м разряде по поведению и считались начальством кандидатами «на вышибку».
Юнкер Лихачев Петр был малого роста, толстый с выпуклыми глазами и какой-то юркой повадкой. Румиевский же наоборот — длинный, худой, всегда сонный и вялый в движениях.
Однажды Румиевский, лишенный городского отпуска из лагеря, потихоньку ушел в город и налетел там на командира эскадрона. Ротмистр Собичевский шел со своей женой. Встреча была неожиданная и Румиевскому ничего не оставалось, как стать во фронт. Собичевский отдал честь, удивленно посмотрел на Румиевского и не сказал ему ни слова. Румиевский тотчас взял извозчика и помчался обратно в лагерь.
Об этом случае он, конечно, тотчас же рассказал своему приятелю Лихачеву. Погоревали они оба, ибо поняли, что Румиевскому грозит отчисление из училища.
Вслед за Румиевским прибыл в лагерь и командир эскадрона и приказал эскадрону построиться. Поздоровавшись с эскадроном, Ротмистр Собичевский вызвал юнкера Румиевского. К его немалому удивлению юнкер оказался в строю.
«Так сказать», — начал обычной фразой, командир эскадрона, — «юнкер Румиевский, несмотря на то, что Вы состоите в 3-м разряде по поведению, сегодня я Вас встретил в городе. Вы вышли из лагеря без разрешения, поэтому я подаю рапорт Начальнику училища о Вашем отчислении».
После этого, Командир эскадрона прошел вдоль застывшего фронта и, указывая пальцем то на того, то на другого юнкера, говорил: «Вам подстричься, Вам подстричься, Вам подстричься...»
Затем эскадрон был отпущен, командир уехал, а два друга стали держать совет — что делать? И придумали: вечером юнкер Лихачев, тоже бывший без отпуска, оделся по форме и отправился в город прямо на квартиру [107] командира эскадрона, денщику приказал доложить, что желает видеть Ротмистра Собичевского по весьма важному делу. Он был принят и доложил, что произошло недоразумение и в городе был он, а не Румиевский.
Командир эскадрона широко раскрыл глаза, поверх темных очков и удивленно смотрел на Лихачева.
«Юнкер Лихачев», — сказал Собичевский, — «я отлично знаю Вас и Румиевского и спутать вас никак не могу, хотя бы из-за Вашего роста».
Лихачев твердо стоял на своем. Командир нервно зашагал по комнате, не зная, что ему предпринять. Наконец остановился перед Лихачевым и положа ему руку на плечо, сказал: «Конечно, все это неправда и Вы хотите вину друга взять на себя; в жизни все бывает и я ценю вашу дружбу. Скажите Румиевскому, что рапорта на него я не подам и прощаю ему последний раз его проступок».
До окончания нами училища никогда командир эскадрона не вспоминал об этом случае.
Полковник Топорков
5-го гусарского Александрийского полка.
——— • ———
ОДНОВЫПУСКНИКИ
Из юнкеров, произведенных в корнеты в 1904 году, Вахмистром 1-го эскадрона был Скадовский, окончивший Университет и произведенный в корнеты в Лейб-Гвардии Уланский Его Величества полк. Корнет Скадовский будучи летом в 1905 г. в отпуску в гор. Херсоне, застрелил студента, оскорбившего его словом. Война 1914 г. застала Штабс Ротмистра Скадовского во Франции. Он провел всю войну в Французском Кавалерийском полку, где уже под конец войны командовал эскадроном.
После русской революции и после окончания войны на Западном фронте, Ротмистр Скадовский не избежал общей участи многих русских офицеров — ему тоже пришлось сесть за руль парижского такси. Ротмистр Скадовский несколько [108] лет тому назад умер в Париже.
Со слов Князя Ишеева, одного с ним выпуска, Вахмистр Скадовский с большим достоинством держал себя, как вахмистр эскадрона. На слова дежурного офицера Ротмистра Дроздовского — «Милейший, ведите эскадрон», Вахмистр Скадовский ответил: — «Виноват г-н Ротмистр, я не милейший, а Вахмистр 1-го эскадрона, — эскадрон правое плечо вперед, шагом марш!»
Вахмистром 2-го эскадрона был Измаилов. Он был из юнкеров — «окружников». Корнетом вышел в 4-й лейб-драгунский Псковский полк. В Прибалтийском Крае, во время усмирения 1905 г. был тяжело ранен и службу продолжать в полку не мог. Шеф полка Императрица Мария Федоровна помогла корнету Измаилову устроиться на службу в Конюшенное Ведомство. О дальнейшей его судьбе я не знаю.
Как Вахмистр 2-го эскадрона Измаилов тоже держал себя с большим достоинством. Его внешний вид и его наружность были очень выигрышны, он с гордостью расправлял свои белокурые пушистые усы, на зависть многим юнкерам и на милое восхищение Елисаветградских девиц.
Елисаветградское Кавалерийское училище воспитало и обучило военным наукам много юнкеров. В его стенах эти юнкера впервые познали долг чести и любовь к полкам нашей славной Красавице-Коннице. По выходе в полки, эти молодые корнеты очень скоро «врастали» в быт и в традиции своих полков.
Мой выпуск, два, три предыдущих и последующие выпуски были вполне подготовлены, чтобы на войне принять эскадроны от своих старших товарищей — командиров. Благодаря накопленному на войне уже опыту, они отлично и очень умело водили свои эскадроны в бою и, даже можно сказать, что они более умело справлялись с боевыми заданиями.
Упаси меня Бог — умалить умение и доблесть вышедших на войну старых командиров. Некоторые из этих командиров уже с самого начала зарекомендовали себя на войне, как умелые и храбрые начальники.
Из моего выпуска из 146-ти произведенных юнкеров в корнеты 24 марта 1906 года, мне пришлось встречаться с немногими из них. [109]
В эмиграции из печати я узнал о смерти некоторых моих друзей по выпуску. У меня сложилось такое представление, что в эмиграцию попало не очень много из такого большего выпуска, как мой. Наперекор всем правилам и всем вычислениям, получилось следующее: что из нашего выпуска очутились в эмиграции нас трое одного 1-го взвода 2-го эскадрона, это — бывший взводный портупей-юнкер Сергей Ряснянский, бывший юнкер Владимир Варун Секрет, мой друг еще с детских лет по Елисаветградскому Реальному училищу и я, бывший юнкер Александр Рябинин.
Два года тому назад, я случайно разыскал еще нашего выпуска — бывшего юнкера 1-го эскадрона Николая Шукевича. Я и Владимир Варун Секрет горды тем, что наш взводный Сергей Ряснянский до сих пор служит делу Великой России и нашей родной Коннице. Сергей Ряснянский взял на себя еще труд — руководить составлением Истории Нашего Училища.
Мы — трое, связались уже когда мы с трудом могли передвигать ноги по ухабам эмигрантской жизни, на ее уже последнем пути.
Мы благодарим Господа, что Он дал нам возможность дожить до сегодняшнего дня и также благодарим Бога, что наша дружба до сих пор живет в нас, заложенная в Елисаветградском Кавалерийском училище.
Полковник Александр Рябинин
3-го гусарского Елисаветградского полка.
8 августа 1962 года
Монреаль, Канада.
——— • ———
ОТ БУГСКОГО УЛАНА
Несмотря на то, что я окончил, — всегда дорогое мне, — Елисаветградское кавалерийское училище 58 лет тому назад, у меня кроме чудных воспоминаний о Школе общего характера, сохранилось в памяти то, о чем скажу ниже.
Прием в училище в 1905 г. (конец Русско-Японской войны) [110] был не в августе, а в июне. Училище находилось в лагере. В июле было большое торжество; пожалование Штандарта, который был вручен Школе Великим Князем Константином Константиновичем и потом освящение Штандарта, присяга и парад, в котором юнкера старшего курса (выпуска 1906 г.) были в конном строю, а младший курс — в пешем. После парада Великий Князь обходил и милостиво беседовал с юнкерами.
Помню, что в день парада прибыли к нам пять «майоров» Николаевского кавалерийского училища, переведенные якобы за попытку цукнуть Князей Иоанна и Гавриила Константиновичей, поступивших в это время в Николаевское кавалерийское училище. Фамилии их были: Стецкевич, Шрамченко, Багратион-Мухранский, Войтенко и Мясников. Последний вскоре отчислился, остальные окончили нормально и произведены в 1906 году.
Затем зимой 1905–1906 г. произошло еще одно событие, которое нужно отметить. После «дарования свободы» 17 октября 1905 г. по всей России прокатилась волна всевозможных революционных, преступных и просто хулиганских выступлений. В самом Елисаветграде одно время было тревожно и нас предупреждали быть осторожными в отпуску. В дни погрома евреев и революционных выступлений юнкерам приходилось нести патрульную службу в городе.
Приблизительно в январе мы были взволнованы неожиданным событием: ночью я был разбужен сильным трубным звуком — в нескольких шагах от меня на столике стоял в одной рубахе юнкер младшего курса Лашкевич и трубил тревогу. Быстро стали одеваться юнкера и в шинелях при шашках строились в Георгиевском зале 1-го эскадрона.
Винтовки наши в это время все находились в оружейной мастерской для проверки. Мастерская эта, как и фехтовальный зал, находилась во дворе за классным флигелем, недалеко от старого манежа. Дневальный по конюшне заметил, что на этой улице стоит крестьянская телега, в которую какие-то люди, проникшие в оружейную мастерскую, грузят наши винтовки. Он сейчас же побежал к дежурному офицеру, который поднял тревогу. [111]
Дневальный юнкер 1-го эскадрона Немцов (Ахтырского полка) бросился к оружейной мастерской, но повозки уже не было. Тогда он взял в конюшне первую неоседланную лошадь и поскакал по предполагаемому направлению движения телеги. У железнодорожного моста (виадука) он настиг эту телегу, брошенную возницей и грабителями, очевидно революционерами. Подоспевшими юнкерами эта телега была доставлена в расположение училища. Подробностей дальнейших не помню, помню только одну телегу запряженную двумя жалкими лошаденками.
Между прочим, третья смена от 2 – 4 1/2 ночи, на которой был юнкер Немцов, была самой неприятной, т.к. ночью приходилось вставать одеваться, а потом снова ложась раздеваться; для сокращения процедуры Немцов не надел рейтуз, под шинелью не было видно и преследование совершил в одних кальсонах, а ночь была морозная.
* * *
ГРАФ ТУЛУЗ ДЕ ЛОТРЕК
Осенью 1906 года к нам в Южную Школу переведен был из Николаевского кавалерийского училища разжалованный вахмистр граф Тулуз де Лотрек. Статный красавец, очень способный и милый, к сожалению был большим поклонником Бахуса.
Как-то в компании Смирнова, тоже бывшего Николаевца и Ильиченко, сильно напились и устроили дебош, за что все трое были отчислены в Лубенский полк. В Кишиневе было немало соблазнов, много вина, а вольноопределяющимся унтер офицерам в полку было мало работы.
Как-то они снова сильно кутнули и послали в Елисаветград телеграмму со «слезной просьбой продернуть молодежь». Подписались: «Полковники» такие-то... По пьяному делу на адресе забыли написать — «вахмистру 1-го эскадрона».
Телеграмма попала в руки Начальника училища. Ее он переслал Командиру Лубенского полка с просьбой ответить: «действительно ли означенные штаб офицеры находятся в списках полка?»
Командир полка передал эту переписку Начальнику [112] дивизии — строгому генералу Дембскому, а этот последний посадил «полковников» на 30 суток под арест, а затем перевел графа в Астраханский, а Ильиченко в Вознесенский полк.
В том же году в октябре месяце в Елисаветграде была сильная эпидемия сыпного тифа, занесена зараза была и а училище, много заболело, были и смертельные случаи. Поэтому юнкеров отпустили в отпуск на месяц. Этому небывалому событию многие были очень рады, но время было вообще неспокойное.
Переболевшие юнкера были по выздоровлении тоже отпущены для восстановления здоровья, а по возвращении сведены в особые смены и отделения. Из-за пропуска, не менее 2-х месяцев, они были произведены позже их было человек 30, всех же произведенных в этот год было 156 офицеров.
* * *
ПРОИЗВОДСТВО
Производство в 1907 году было 14-го июня ст.ст. В лагере большинство уже носило рейтузы с кантами, т.к. юнкерские, якобы, износились. Лагерный буфет был переполнен по вечерам г.г. Корнетами. Все старались держаться чинно. «Сугубцы» наши подняли головы и «расправили хвосты», предчувствуя скорое изменение своего положения.
Наконец настал долгожданный день. С утра замечалось какое-то волнение. На кроватях лежали, заботливо приготовленные нашими служителями, новые кители, офицерские фуражки, шашки. Нестерпимо медленно двигалась часовая стрелка, особенно после обеда. Мысленно переносились в Красное Село, где уже состоялось Высочайшее производство.
Выходили на вал впереди передней линейки, всматривались на дорогу из Елисаветграда, не покажется ли извозчик с желанным почтальоном.
Вот показалась пыль, приближается экипаж. И что же? В нем дама — помещица... провожается разочарованными взглядами корнетов. [113]
Уже около 5-ти часов дня.
Снова появляется на дороге пыль — экипаж. Лошади идут галопом.
Ну, теперь не обманешь!
За спиной извозчика стоит уже немолодой почтовый чиновник, видимо торопит возницу.
Лошади тяжело дышат — в мыле...
Чиновник поспешно бежит (видимо не в первый раз) между бараками к офицерскому собранию; с него сорвана фуражка, в нее бросают рубли, золотые, кредитки.
Возвращается раскрасневшийся чиновник, кланяется, благодарит, поздравляет — ему вручают его фуражку.
Исключительно медленно тянутся минуты.
Но вот, от столовой идет трубач — негодяй кавказец Вития, нарочно идет медленно, как бы неспеша, улыбается!
Вот он уже на линейке, прикладывает к губам сигнальную трубу, и мы впервые слышим долгожданный, относящийся к нам сигнал. «Соберитесь, разъясните все учение!» Сигнал повторяется, трубач без фуражки, она на земле, мимо проходят юнкера, в фуражку опять сыпятся деньги — такова традиция Южной Школы.
Последний раз в строю стоят юнкера!
Подходит Начальник училища Генерал Майор Новиков, за ним офицеры.
Здравствуйте господа!
Последний раз так здороваюсь с вами. По воле Государя Императора вы отныне корнеты. Я знаю, как вы горите нетерпением скорее одеть долгожданные корнетские погоны. Не хочу вас задерживать. Чтобы вы не тратились зря, я приказал поседлать вам лошадей, а в помещении эскадрона вам приготовлены постели. Завтра в 11 ч. дня вам подлежит здесь явиться мне, а пока не задерживаю вас г.г. офицеры...
Через пять минут весь лагерь был озарен корнетскими погонами почти всех кавалерийских полков.
Вечером офицерские погоны гусар, улан, драгун, [114] кавказцев блистали.
У Коваленко (ресторан в Елисаветграде. — прим. В.Р.) был прощальный ужин. Наш взвод со Шт.-Ротмистром Радовым совместно с параллельным отделением 2-го эскадрона со Шт.-Ротмистром Мачивариани проводили последний знаменательный вечер так же в этом ресторане.
Утром, 15-го июня, в училищной канцелярии получили бумаги, и расчет, конечно, с какими-то вычетами, которые, впрочем, мало интересовали молодых корнетов.
Говорили шутя, что вычитали за все: за утерянные книги, которых никогда не получали, за разбитые казенные шенкеля, за испорченную прицельную линию и т.п.
* * *
ШВЕЙЦАР ВИКТОР
Кто из юнкеров нашей Школы не помнит нашего швейцара Виктора?
Этого почтенного старика с седыми бакенбардами, бывшего взводного унтер офицера Бугского уланского полка еще перед Русско-Турецкой войной 1877–1878 года.
Виктор — это историческая личность, он начал службу свою швейцаром в училище с 1884 года, при Полковнике Рынкевиче и продолжал до конца существования училища, т.е. больше тридцати лет.
Сколько выпусков было при нем?
Он обладал удивительной памятью, многие офицеры, уже будучи в солидных чинах, заезжали в Елисаветград, бывали в училище, проведывали свою старую школу, с любовью приветствовали Виктора, общего любимца, назвав ему свою фамилию и Виктор, вспоминая, почти безошибочно говорил: «Вы, Ваше Благородие, или Ваше Высокоблагородие (в зависимости от чина) были такого-то полка», редко сшибался, был на редкость предан юнкерам, — явившихся в нетрезвом виде, не допускал, чтобы видел дежурный офицер, или тоже, запоздавших из отпуска выручал, пропускал незамеченными наверх в эскадрон.
В отсутствии дежурного офицера из дежурной комнаты, или когда дежурный офицер спал, Виктор тайком отмечал в журнале как явившегося запоздалого или нетрезвого. Зато же и юнкера его [115] баловали, щедро награждая деньгами за всякого рода услуги, а также знакомые или родственники юнкеров, при своем посещении училища, в приемное время давали ему щедро чаевые. Он это оценил и не оставался в долгу; ему же юнкера отдавали в стирку перчатки за особую плату.
Узнав, что училище идет походом в Белую Церковь, столицу Бугских улан, Виктор выпросил разрешение идти вместе со Школой — хотел в последний раз увидеть родной полк. Когда нам стало известно об этом, решено было поднести старику подарок от полка.
И вот, в назначенный день, один из подпрапорщиков в полковом экипаже отправился за Виктором и привез его в офицерское собрание, где собрались г.г. офицеры и все сверхсрочные. Старый улан был встречен полковым маршем.
В зале командир полка Полковник Лопухин сердечно приветствовал дорогого гостя, благодарил за память и любовь к родному полку, обнял старика и передал ему подарок — футляр с золотыми часами, цепочкой и соответственной выгравированной надписью.
Виктор, не ожидавший, видимо, такого приема, растерялся, пытался что-то сказать и... расплакался. Тогда Лопухин подвел его к вахмистрам и передал им совершенно растерявшегося старого улана.
В 1-м эскадроне, в котором служил Виктор, сверхсрочные чествовали маститого улана и только поздно вечером, в полковом экипаже, водворили его на временную квартиру, в состоянии соответствовавшем чествованию.
Через несколько дней на конном празднике дивизии (на котором особенно отличались конные артиллеристы наших батарей 1-й и 17-й) на рубке, а 2-го конно-горного дивизиона на джигитовке, я встретил Виктора, разговорились. «Я всегда говорил», — сказал Виктор, — «другого такого полка нет и как приняли и одарили меня старика и лаской и подарком и парадным обедом. Умирать буду, не забуду, да и как забыть, уже немного осталось жить».
Я не сомневаюсь, что не один наш полк умел ценить преданность полку своих старых служак, были старики и других полков, считавшие свой полк лучшим из всех остальных. И этим крепка была наша конница — наша [116] конная традиция: «все полки у Царя хороши, но лучше моего полка нет».
Мы умели прививать солдатам любовь к родному полку, но никогда не спорили с другими, какой полк лучше, т.к. всегда с уважением относились к любви и преданности каждого к своему полку.
Полковник Наместник
9-го уланского Бугского полка.
——— • ———
“СЛАВНАЯ ЮЖНАЯ ШКОЛА”
Последние дни августа месяца. В помещениях обоих эскадронов появляются первые, вернувшиеся из различных кавалерийских полков вольноопределяющиеся, бывшие в течение прошедшего учебного года, за «тихие успехи и громкое поведение» откомандированными от училища в полки, и на языке «школьных традиций», «командовали полчками».
Все они, уже в солидных чинах: вот «генералы школы» — Лакербай, Калиненко, Едигаров, Манасеин, «полковники» — князь Анчабадзе, Середа, Балк, «майоры» — Везенков, фон Валь, Хетагуров и многие другие. Эти, вернувшиеся обратно «старожилы» чувствовали себя «как дома» и были, так сказать, «хозяевами положения», прошедшие «огонь, воду и медные трубы», — авторитеты и первые блюстители внутреннего распорядка.
Уже начинают возвращаться из отпуска и юнкера старшего класса (курса) «благородные корнеты» с солидными чемоданами и пакетами всевозможной домашней снеди и бурдюками кавказского вина, как-то быстро исчезавших под кроватями дортуаров. (дортуар — общая спальня. — прим. В.Р.)
Уже прибывают одиночно и «пачками» кадеты различных корпусов — будущие «звери» — «сугубые перначи». Между ними как-то ярко бросаются в глаза немногочисленные «штатские» — реалисты, гимназисты и одиночки студенты, под прозвищем «шпаки». Внутренняя жизнь училища начинает постепенно оживать. [117]
После месячного отпуска, проведенного «молодыми благородными корнетами» среди «родных пенатов», встреча в Школе приобретала какой-то особенный теплый характер, но обмен впечатлениями проведенного отпуска, происходил накоротке. По правде сказать, и не было достаточно свободного времени для того обмена, ибо каждый час Школа пополнялась новыми воспитанниками, встреча которых представляла для «благородных корнетов» особенный интерес,
Необходимо заметить, что большинство новых воспитанников Школы происходило из военных семей, многие из чисто кавалерийских, которых уже по семейным традициям «тянуло» в Конницу.
Эта категория «зверей», в особенности если это были кадеты, была до известной степени подготовлена к «звериной жизни», обладая нужными сведениями в отношении «традиций Школы», кавалерийских полков и их форм, отчетливости, находчивости и т.п. Им было, понятно, куда легче освоиться с новой жизнью «по традициям». Кроме того, старшие однокашники родных корпусов ориентировали их, давая ценные советы и помогали им в «усвоении традиций».
Молодым же людям «со стороны» и из невоенных семей, не имевших никакой связи с училищем, было значительно труднее и первые дни их пребывания в стенах Школы были многим довольно мучительны. Многие не выдержав «режима» и «традиций» были принуждены отчислиться из училища. Но между ними были и «упорные кавалеристы», которые несмотря на все тягости «сугубой жизни», прекрасно преодолевали эти «препятствия» и оказывались впоследствии блестящими офицерами.
Боязливо жались в кучки новоприбывшие «звери» в ожидании новых переживаний. Как-то все будет? Настращенные некоторыми «старожилами» в высоких чинах, они заметно пали духом. Но до разбивки новоприбывших по эскадронам и взводам, ничего такого страшного и ужасного не произошло, за исключением короткого знакомства с первыми понятиями о «цуке».
После разбивки, получив свои места в дортуарах и «дядьку» — «благородного корнета», которому поручалось непосредственное наблюдение и воспитание, или, как говорилось, «укрощение зверя», настроение «сугубства» слегка приподнялось. [118]
Освоившись немного со своим новым положением, «сугубые» постепенно приобретали уже необходимое «звериное» чутье, давая «соответственные» ответы на часто весьма странные «корнетские вопросы». Они уже усердно занимались изучением «полчков» и их форм, приседаниями и «прыжками», махали руками и ногами, втягиваясь постепенно в свою новую «звериную» жизнь Школы.
Через несколько дней внутренняя жизнь Школы уже текла строго по расписанию: утренняя гимнастика, чай, лекции в «капонире», завтрак, строевые занятия, обед, «цук и укрощение зверей», вечерний час — все это заполняло до отказа дни, не оставляя и минимального времени на «раздумье», да и к чему «зверям» нужно много раздумывать?
Не успели «звери» и оглянуться, как подошла и присяга, прошедшая в торжественной обстановке, а за ней и первый городской отпуск, понятно в сопровождении пестуна — «дядьки», при благосклонном усердии которого, «зверь» познакомился с достопримечательностями города: фотографией Харлаба (на перекрестке Дворцовой и Ингульской улиц. — прим. В.Р.), Дворцовой кондитерской, ресторанами Боженко или Коваленко, где с разрешения «дядьки» были выпиты первые рюмки водки при отменной закуске.
Интересно заметить, как в общем скоро все «сугубство» осваивалось с условиями своего нового положения, как быстро захлебнуло «зверей» и втянуло их в водоворот начинающейся новой кавалерийской жизни.
Благодаря прекрасному товариществу и мелочам школьных традиций в течение весьма короткого времени уже нельзя было заметить почти никакой разницы между кадетами различных корпусов и «шлаками» — все было приведено к одному знаменателю — «сугубому зверю Южной Школы».
* * *
Быстро проходят дни полные работы, как физической, так и умственной и незаметно пролетают три с половиной месяца. Уже прошли «похороны штыка» и лихие корнетские «обходы», полные столь неподражаемого юмора и балагана.
Приближается день «традиционного экзамена» — так сказать испытание и поверка известной «звериной зрелости», удостоверяющий и гарантирующей их безупречное [119] во всех отношениях поведение вне стен Школы. Провал на этом «экзамене» грозил свести на «нет» столь жданный Рождественский отпуск, ибо «корнетский» комитет был строг, но справедлив и по традициям провалившемуся приходилось проводить праздники в стенах Школы.
В официальных причинах для этого недостатка не было. Поэтому везде шла «зубрежка» — репетировались «полчки», их формы, шефы, награды, серебряные трубы, Георгиевские Штандарты, «школьная литература» и многое другое.
Наконец, за несколько дней до отпуска «приказом по курилке» корнетский «комитет» объявлял день, час и место предстоящего экзамена. За покрытым красным сукном большим столом, установленным всевозможного рода атрибутами кавалерийского обмундирования и вооружения, торжественно восседал «корнетский комитет».
«Звери» вызывались к столу по списку, тянули билеты, подготовлялись к ответу и представ перед «экзаменаторами», отчетливо отвечали на билеты. Последние содержали следующие вопросы: 1) один Гвардейский Кавалерийский полк; 2) один Армейский Уланский; 3) один Армейский Драгунский; 4) один Армейский Гусарский и 5) вопрос по «школьной литературе».
Кроме того, «экзаменаторами» предлагались свободные вопросы по всему «курсу», бьющие обыкновенно на находчивость. Получалось впечатление настоящего экзамена, но приправленного большим количеством замечательного и неподражаемого юмора.
Сколько было хохота и забавы, когда «зверюга», молодой дает ответ изнемогая, — что одевается вальтрап всегда по Царским дням лишь в рукава. Много было различных неожиданных вопросов вроде — «когда трамплин приторачивается к седлу» и т.д. Наконец и этот «барьер» был блестяще взят — дорога в Рождественский отпуск была открыта!
Вот подошел и день отъезда. Как улей шумела Школа: получали отпускную парадную форму, укладывались чемоданы, получали отпускные и проездные документы, сговаривались о совместном вагоне. В день отъезда Дворцовая улица перед Школой была запружена извозчиками. На станции железной дороги уже стоял специально для юнкеров приготовленный поезд, шедший до первой узловой станции Знаменка, откуда отдельные вагоны прицеплялись к поездам, шедшим во всех направлениях.
На всех [120] больших узловых станциях как Кременчуг, Ровны, Бахмач, Гомель, Жлобин встречались кавалерийские офицеры, тоже едущие в отпуск. При виде юнкеров Южной Школы, каждый из них неизменно предлагал вопрос: «какого полчка офицер?» Быстро и ясно следовал правильный ответ, взамен чего, если позволяло время, спрошенные приглашались в буфет «на рюмку водки» и угощались обыкновенно «по барски».
Расспросам о Школе не было конца и только отход поезда прерывал эти интересные встречи. В этих, хотя и коротких встречах неуклонно чувствовалась спайка не только одной Школы, но и рода оружия, принадлежности к одной тесной семье. Незабываемые, прекрасные моменты школьной жизни и первого Рождественского отпуска.
* * *
После Рождественского отпуска «сугубая» жизнь казалась значительно легче и для обремененных серьезной и многосторонней работой «сугубых», незаметно текли летние дни, недели и месяцы.
Весна в Елисаветграде бывала обыкновенно ранняя, пахучая. Верховая езда и вольтижировка переносились из закрытых манежей на огромный плац перед Дворцовым флигелем. Там же происходили теперь и все остальные строевые занятия, так что огромный плац представлял из себя как бы взбудораженный муравейник.
В «капонире» шли последние репетиции и выпускные экзамены «благородных корнетов».
Ежедневно окончание всяких занятий, в том числе лекций и репетиций происходило по уставному сигналу «Отбой». После же окончания последней репетиции и последнего выпускного экзамена вместо обыкновенного «Отбоя», дежурный трубач играл «по традиции» старый «Отбой», за якобы неподходящие слова — «полно вздором заниматься, трубач труби отбой», придуманные каким-то строевым остряком, кажется после турецкой кампании 1877–78 гг., изъятый Инструктором Кавалерии из употребления в начале 80-х годов прошлого столетия.
От «корнетов» трубач получал за это каждый раз пятьдесят рублей, а от дежурного офицера — трое суток усиленного ареста. [121]
В тот же самый день происходили обыкновенно и «похороны капонира». Традиционно с известной церемонией и большим юмором, в саду Школы сжигались все тетради, лекции, восковки, одним словом все, что касалось «капонира».
Зимний период был закончен и Школа выступала в лагерь, расположенный в нескольких верстах от города, на берегу реки Ингула, против деревни Лелековки.
* * *
Окончив Школу и служа в одном из старейших уланских полков, моя внутренняя связь со Школой не прерывалась. Настолько был силен дух традиций и спайка Школы, что я все время мечтал как-нибудь посетить Школу, но, к сожалению, этому моему желанию не суждено было исполниться — грянула война, а за ней революция и «все изменилось под нашим зодиаком».
Правда, будучи несколько раз в Варшаве, на польских конкурах, мне посчастливилось встретиться со многими питомцами Славной Южной Школы, служившими тогда уже в польской армии.
Первая неожиданная встреча была с Ротмистром Слязским, тогда уже седым генералом польской службы и начальником 1-й кав. дивизии — в свое же время моим временным сменным офицером. Трудно описать эту встречу: ни различность новых республик, политические взгляды которых были весьма различны, ни разница новых форм обмундирования — ничто не могло уничтожить старого духа и спайки Славной Южной Школы.
Потом встретился с однокашниками и «молодыми», как то: Дунин-Жуховским, фон Траутфеттером, Кисилевым, двумя братьями Ясевичами, Козубским, Чарнецким, Горавским, Герулевичем и Леховским.
И лишь спустя тридцать лет судьбе все же было угодно занести меня в бывший Елисаветград, теперешний Кировоград. Во время 2-ой мировой войны, весною 1942 г. мне удалось посетить Школу. Что я там увидел — трудно себе представить.
Как город, так и училище находились в состоянии полного упадка и частичного разрушения. Облезлые, долгое время не ремонтировавшиеся здания, производили жалкое впечатление. Прекрасный тенистый сад училища был уничтожен. На учебном плацу был разведен [122]
«парк отдыха пионеров» — полувысохшее, чахлое и полное мусора подобие сада. Внутренность Дворцового флигеля без окон, дверей и паркета, загаженная до отказа, производила удручающее впечатление.
Георгиевский зал с обвалившейся штукатуркой и облезлыми колоннами представлял картину полного разрушения. Невольно вспомнились давно минувшие года, когда там бурно кипела жизнь и традиции Славной Южней Школы ясно встали передо мной. Тоскливо сжалось сердце и грустный я покинул флигель.
В классном флигеле — «капонире» было тоже не лучше: опустелые помещения с признаками полного разрушения, усугубляли грусть и вместе с ней как-то назойливо воскресали в памяти лица постоянного и переменного состава училища, давших нам в свое время военные и специальные кавалерийские знания.
— Вот Начальник училища Генерал-Майор Петерс, высокий и статный, шагающий полный достоинства, по прозванию «клистир».
— Вот Инспектор классов Полковник Лишин, русский барин, неустанно говоривший: «я полковник Лишин — дворянин, а Вы кто будете такой?» За свою хромоту прозванный в училище «гуляй нога».
— Вот Военный Инженер Полковник Нилус, говоривший всегда, если юнкер не твердо отвечал репетицию: «да, да, без руля и без ветрил плавает в тумане водоемное здание».
— Вот преподаватель Военной Географии Полковник Карпенко — «озеро Хамардабан», весьма строгий, но справедливый.
— Вот милейший и добрейший Полковник «дед» Аракин, преподаватель Военного Законоведения.
— Полковник Сытин, Полковник Чесноков, Шт.-Ротмистр Туношенский («райская птичка»), офицеры Генерального Штаба, преподававшие тактику.
— Вот старые командиры эскадронов:
1-го — Полковник Собичевский, 2-го — Полковник Богинский
и новые командиры: 1-го — Подполковник Берников
и 2-го — Подполковник Беляев.
— Ряд сменных офицеров: Ротмистр Гриненко [123] («отож Вы, отож я, отож кто-либо другой»). Ротмистр Слязский — «архиерей» (прыгают как воробьи по дорожке, архиереи), Гвахария, Яр, Стреха («ходу мамочки, ходу»), Чучмарев, барон Майдель, князь Мдивани, Индутный и целый ряд Рустановичей («голодающий индус», «помидор» и др.).
— Вот тучный заведующий хозяйством Полковник Федяй.
Невольно вспоминаются: Виктор, ветеран турецкой кампании, представительный швейцар училища, с большой белой бородой и преданные юнкерам «няньки», столь заботливо опекавшие своих «барчуков» — служители Иваны, Никифоры, Семены, Григории и т.д., а также знаменитый буфетчик Лаврентий, столь виртуозно приготовлявший бутерброды «с голбасом и зыром» и единым махом ножа сгребавший все масло с прекрасной французской булки...
От единичных, оставшихся в живых старожилов города я узнал, что многих «поглотила революция» и не пощадила даже еврея Горшку, торговавшего рядом с училищем бубликами, халвой, молоком и прекрасной «старой Смирновской водкой» с надлежащей для нее закуской.
Посетил я и место лагеря, которое нашел с трудом, так как лагерь был совершенно уничтожен, а с ним и ближайшие окрестности лагеря — дача Долинского и село Лелековка были начисто сметены. И только каким-то чудом уцелели в Кирасирской балке посаженные в свое время ели, на том месте, где когда-то случилась катастрофа с Астраханским Кирасирским полком, когда во время, смотра один фланговый эскадрон целиком ввалился в глубокую балку — оттуда название «Кирасирская балка».
В весьма удрученном настроении покинул я места бывшей Славной Южной Школы, вспоминая с тоской прожитое там беззаботное время «веселой юности моей», начальство и своих «корнетов», однокашников и «сугубых» — сегодня уже немногих «в рассеянии сущих».
П. Бассен-Шпиллер
Полковник 3-го уланского Смоленского
Императора Александра III полка. [124]
——— • ———
назад вверх дальше
Содержание
Книги, документы и статьи
