Михаил Александрович Китицын (17.09.1885 — 22.08.1960), выдающийся русский подводник, родился в 1885 году в Чернигове. В 1902 поступил в Морской кадетский корпус. В 1905 окончил Морской корпус, произведен в мичманы и направлен на Балтийский флот [Н.В. Рогге был его однокурсником по Морскому Корпусу (выпуск 1905)]. Владел французским языком. На крейсере «Олег» участвовал в Цусимском сражении. После русско-японской войны служил на транспорте «Бакан». В 1909 окончил офицерский класс Подводного плавания. В 1910–1913 командир подводной лодки «Судак» на Черном море. В 1914 числился на старшем курсе Николаевской морской академии. В годы 1-й мировой войны командовал подводной лодкой «Тюлень» Черноморского флота, капитан 2 ранга. 16.09.1916 в подводном положении вступил в бой с вооруженным проходом «Родосто», захватил его и привел в Севастополь. Высочайшим приказом по Морскому ведомству от 03.08.1916 награжден Георгиевским оружием, приказом от 01.10.1916 награжден орденом Св. Георгия 4 ст. Сдав подводную лодку «Тюлень» новому командиру 02.09.1917, уехал в Петроград на должность начальника Отдельных гардемаринских курсов. С 10.1917 капитан 1-го ранга.
В октябре 1917 М.А. Китицын убыл во Владивосток руководителем морской практики. С осени 1918 начальник Морского училища во Владивостоке, в 1920 командуя отрядом судов (крейсер «Орел», транспорт «Якут» и ледокол «Байкал»), ушел с гардемаринами училища и 500 чинами флота с членами их семейств из Владивостока. 09.11.1920 на транспорте «Якут» пришел в Севастополь. В марте 1921 прибыл с Русской эскадрой в Бизерту (Тунис), где из Владивостокского и Севастопольского Морских училищ был создан Морской корпус, в котором М.А. Китицын стал начальником строевой части. В марте 1922 34 старших гардемарина владивостокской роты были произведены в корабельные гардемарины. После этого события, в августе 1922 М.А. Китицын уехал в США.
В Нью-Йорке Михаил Александрович Китицын работал таксистом, затем, получив американское гражданство, поступил инженером на городскую службу, строил нью-йоркскую подземку, в том числе туннель под Гудзоном. В годы Второй мировой войны служил в американских ВМС, позже вновь работал инженером в штатах Айдахо и Вашингтон. Михаил Александрович Китицын стал основателем и первым председателем (1923–1926) Общества офицеров Российского императорского флота в США. Автор воспоминаний «На подводной лодке «Тюлень». Умер в 1960 году в своем доме во Флориде.
Михаил Александрович Китицын — кавалер всех русских орденов с мечами.
Награжден золотым Георгиевским оружием.
Многие выпускники Владивостокского морского училища также оказались в Америке. Некоторые из них стали довольно известными инженерами и конструкторами, причем, что интересно, в аэрокосмической области. Несколько бывших гардемаринов работали у Игоря Ивановича Сикорского — наиболее известен из них Александр Никольский, входивший в группу по созданию вертолетов и ставший крупнейшим специалистом в США по вертолетостроению. Но больше всех из владивостокских гардемаринов прославился Константин Захарченко, который работал главным инженером US Naval Ordnance, заведовал расчетом, конструкцией и испытаниями управляемых ракет. Его имя занесено в книгу Who`s Who.
Источник: Гос. архив Севастополя (www.gosarhiv.sevastopol.iuf.net), www.novostivl.ru (27.02.2004), www.li-k.narod.ru
——— • ———
В один из ясных июльских дней на флагманском корабле «Георгий Победоносец» был поднят сигнал: «Подводной лодке «Тюлень» приготовиться к походу в 24.00 час (полночь)».
Сигнал этот не был неожиданностью, мы его ожидали. Как раз к этому времени лодка по расписанию должна была быть в полной готовности, и я, взяв с собой карту неприятельских берегов, отправился на «Георгий»{13} за инструкциями.
Я был удивлен, когда флаг-капитан 1 ранга М.С. Смирнов, приняв меня, спросил, что мне нужно. Я ответил, что выхожу в полночь и прибыл за инструкциями. Слегка подумав, он ответил, что мое назначение чрезвычайна секретно, я получу инструкции в последний момент и он просит меня приехать за ними за четверть часа до выхода.
В недоумении я вернулся на лодку и принял участие в последних приготовлениях к походу. [77]
В 11.45 я опять сидел в приемной штаба на «Георгии».
Флаг-офицер{14} Оперативной части лейтенант Г.М. Веселый передал мне, что флаг-капитан{15} сожалеет, но он должен меня задержать на некоторое время, так как адмирал держит сейчас важное сообщение, на котором флаг-капитан обязан присутствовать. Ну, что ж, мое дело маленькое, я мог ждать сколько угодно. Ясно было одно, что лодка выйдет теперь не в полночь, как обыкновенно, а тогда, когда я получу какую-то таинственную инструкцию.
Штаб напоминал растревоженный муравейник. Взад и вперёд пробегали офицеры, рассыльные; когда же соседняя дверь приоткрылась, был слышен голос адмирала. Флаг-капитан несколько раз проходил через приемную и каждый раз выражал мне своё сожаление в невольной задержке. Я сидел в своем углу с трубкой свернутых карт и терпеливо ждал… Наконец, к трем часам, все успокоилось. Флаг-офицер отворил дверь и пригласил к флаг-капитану.
В кабинете, кроме флаг-капитана и флаг-офицера, я увидел также начальника разведки флота капитана 2 ранга А.А. Нищенкова, милейшего человека, который поставил дело разведки на черноморском театре на большую высоту. У меня с ним были довольно дружеские отношения. Он иногда давал мне совершенно неофициальные поручения высмотреть для него то или другое у неприятельских берегов, а также снабжал меня такими же неофициальными сведениями, которые могли быть полезными моему «Тюленю».
Флаг-капитан начал объяснять мне наше задание:
— Через несколько дней флот предполагает произвести воздушный налет на Варну. Наши два авианосца{16} под охраной эскадры подойдут к Варне, спустят на воду аэропланы для атаки судов противника. Ваша задача будет состоять в том, чтобы незаметно разведать расположение вражеских судов и тем самым дать возможность распределить наши воздушные силы: направить боевые [78] аэропланы в места наибольшего скопления кораблей.
Порт Варны представляет собой подковообразную бухту в пять миль длиною и столько же в ширину. В глубине её находится закрытая молом гавань. На гавани канал соединяет её с озером, где находится внутренняя гавань.
Кроме того, в северо-восточном углу бухты, где расположен дворец болгарского царя, в Евксинограде, имеется ещё одна небольшая гавань, защищенная молом, где можно увидеть средоточие подводных лодок{17}.
По сведениям нашей разведки, подходы к Варне были недавно заминированы. С севера и с юга в минных полях имеются фарватеры, расположение которых нам неизвестно. Северные фарватеры всегда открыты, южный закрывается боном.
* * *
Флаг-капитан вручил мне листок с планом минного заграждения. Я стал рассматривать план сначала с интересом, потом с недоумением и, наконец, с тревогой! Все морское пространство его от границы румынских территориальных вод до параллели милях в шести к югу от Варны и от берега до меридиана в семи милях к востоку от неё было солидно заштриховано.
Я стал задавать вопросы:
— Имеются ли какие-либо хотя бы приблизительные сведения о северном фарватере?
— Никаких.
— Могу ли я иметь план Варны большого масштаба? На моих лодочных картах пятимильная Варненская бухта — величиной с ноготь большого пальца.
— Нет. Это все, что имеется.
— Если мы подойдем к восточной границе заграждения, то с высоты нашего перископа с такого расстояния мы ничего открыть не сможем…
Молчание.
Все это так было похоже на те инструкции, которые мы обыкновенно получали! Главное, мне было неясно: [79] что же от меня требуется? Я стал волноваться и обратился к сидящему молча Нищенкову.
— Алексей Александрович, что вы на это скажете?
— Да, задача очень трудная. Все же я полагаю, что попытаться войти в бухту возможно.
Подумавши некоторое время, я попробовал подвести резюме:
— Михаил Иванович, я очень хочу понять, что я должен сделать. Бухта заминирована. Фарватер неизвестен. Разведка извне минных полей бесполезна. Поэтому я желал бы иметь точные приказания.
— В этом случае вам придется отложить выход до утра. Адмирал сильно устал, и я не хочу будить его. Но он, адмирал, приказа войти в бухту вам не даст!
Ага! Наконец-то я понял обстановку. Я припомнил своё размышление ещё со скамьи Морского Корпуса об инициативе и ответственности командира корабля, когда подчиненный принимает нужное решение без указки начальника. Понятной также стала оттяжка до позднего часа, когда адмирал ушел спать, и понятно, что приказание войти в бухту — к черту на рога! — дать не может!
Как провести операцию, яснее не стало, но, осознав, что вся ответственность за решение ложится на мои плечи, я, по крайней мере, понял, что от меня требуется. На душе сразу стало спокойнее. Слегка устыдившись своей просьбы об определенных приказаниях, я обратился к флаг-капитану:
— Не будем беспокоить адмирала, Михаил Иванович! Я выйду немедленно, и на месте мы увидим. Сделаем все, что возможно!
В напряженной атмосфере как будто раздался вздох облегчения, а Нищенков, нагнувшись ко мне, попросил, как только я прибуду на лодку, выслать за ним катер на Графскую пристань.
— Как, значит, и вы идете с нами? Я очень, очень рад!
Моральная поддержка для меня! Все же я вернулся на лодку в тяжелом раздумье.
На «Тюлене» все было готово, и все были в напряженном ожидании после необъяснимой проволочки.
К моему сожалению, начальник бригады, который обыкновенно дожидался возвращения командира из штаба [80] и присутствовал при выходе лодки, в этот день чувствовал себя не совсем здоровым и уехал на берег. А с ним-то мне хотелось обсудить наше задание более, чем с кем то ни было!
Я собрал своих офицеров и объяснил им обстановку, не скрывая затруднений. Выслушав меня, мичман Краузе сделал первый конструктивный шаг. Не говоря ни слова, он разложил на столе какую-то старую карту и на обратной её стороне стал вычерчивать Варну и подходы к ней в увеличенном масштабе. Так что бухта вместо размера с ноготь большого пальца вышла величиной с ладонь.
Прибыл Нищенков. Мы снялись со швартовых, вышли за боны и взяли курс на румынские берега.
* * *
Вскоре после нашего выхода из Севастополя взошло солнце. На душе тоже посветлело, и мы принялись обдумывать наш план.
Как часто бывает в жизни, кажущаяся неразрешимой проблема вдруг упрощается, если разбить её на составные части и подойти к решению каждой из них в отдельности.
Весь день я провел в беседах со всеми офицерами, а главным образом с Нищенковым. Постепенно общий план обрел детали, и в конце дня мы все уже чувствовали себя весьма бодро.
Заштрихованное пространство, показывающее место минных полей, простиралось вплоть до болгарских берегов. Можно было логически предположить, что минный барьер был поставлен для защиты порта от бомбежки наших кораблей с востока. Неприятель в сильной степени зависел и от снабжения из нейтральной Румынии, которая доставляла ему военные припасы в громадных количествах на судах всех типов — паровых, парусных, крупных и мелких. Поэтому северный фарватер для входа в бухту, чистый от мин, должен был быть широким и не сложным. Неприятель просто не мог себе позволить вводить, выводить с лоцманом каждую парусную шхуну. Поэтому наша лодка без особого риска могла подойти к берегу в румынских территориальных водах и затем идти вдоль него к югу, к северному входному мысу Варненской бухты.
Вот здесь-то и сказалось отсутствие надежных карт! [81]
У румынской границы берег был приглубый, но дальше к югу он сопровождался полосой рифов с подводными и надводными камнями. Эта полоса постоянно расширялась, пока наконец от северного входного мыса риф простирался к востоку на добрую милю. Но даже это расстояние было ненадежным, так как оно было взято с карты, где толщина карандашной линии равнялась нескольким сотням футов. В действительности там могло быть и 1,0 мили, и 1,4 мили! А наша самодельная карта была не карта, а просто схема, в которой все ненадежные черты малого масштаба вошли увеличенными в десять раз.
Поэтому было решено определить точно наше место у румынских берегов, передвинуться к югу, произвести компасную съемку болгарского берега и обратить нашу импровизированную карту в более точную, а затем, пройдя северный входной мыс в расстояние 1,2 мили, и войти в порт.
Глубины по нашему предполагаемому курсу были достаточными, за исключением опасности рифов у входа в самую бухту, где для лодки, идущей под перископом, должно было оставаться под килем всего несколько футов воды.
Рулевой унтер-офицер записывал все пеленги и сейчас же относил это вниз в кают-компанию, где на большом столе была разложена наша импровизированная карта, и на неё Нищенков и Краузе наносили результаты наблюдений и посылали мне обратно с унтер-офицером перемену курса, если таковая была нужна. После Краузе место у перископа на несколько секунд занял Маслов. Он обладал немалым художественным талантом: «сфотографировав» глазом общий вид и выдающиеся детали приметных мест, зарисовывал их по памяти, пока мы скрывали перископ и шли вслепую. А зарисовывать было что. К нашему большому интересу, мы открыли на береговых высотах несколько бетонных сооружений — установок тяжелой артиллерии. Все они были точно нанесены на карту, и возле каждой был зарисован ландшафт.
Все это напоминало практические занятия по съемке в гардемаринском плавании, когда мы на «Буревестнике» в Финском заливе ходили вокруг угрюмого острова Гогланд.
Вот мы уже приблизились к северному входному мысу и нанесли его на карту. С этого момента наши съемки [82] прекратились. Мы взяли точный курс для обхода на расстоянии в 1,2 мили.
Но прежде чем войти, мы предприняли некоторые предосторожности. Ход был уменьшен до самого малого, и лодка была удифферентована слегка на нос, чтобы облегчить сход с мели, если мы её коснемся.
Наконец опасное место пройдено. Мы — в бухте!
Чрезвычайно живописна вода в бухте: как в зеркале белеют домики, рассыпанные амфитеатром по гористому склону. На самом высоком месте, как бы доминируя над городом, возвышалась громада собора с куполом византийского стиля. Однако на рейде — пусто. За молом — однотрубный пароход. Судя по силуэту, один из болгарских вооруженных пароходов «Борис» или «Кирилл».
За Евксиноградским молом — никого. Очевидно, все суда и корабли укрылись во внутренней гавани — в озере. Медленно описав циркуляцию, мы вышли из бухты, легли на обратный курс и к закату солнца, пройдя болгарские и румынские воды, вернулись в открытое море.
На наших подводных лодках никаких средств для очищения воздуха не существовало, и мы семнадцать часов дышали тем же воздухом, с которым закупорились. Это был рекорд для наших лодок. От ненормального избытка углекислоты всех нас мучила страшная головная боль, которая стала проходить, когда, всплывши, открыли люки, провентилировали лодку, и команда посменно высыпала на мостик вволю наполнить легкие свежим воздухом, а кое-кто и покурить.
Ободренные нашей удачной разведкой северного фарватера и открытием батарейных установок, мы решили дополнить нашу разведку исследованием южного подхода. Зарядив ночью наши истощенные долгим подводным ходом батареи аккумуляторов, мы обошли вокруг минных полей и, погрузившись на рассвете, взяли курс вдоль берега на север. Здесь положение было гораздо проще, и подход к бухте короче. Берег был обрывистым, приглубым, без рифов. И так как погода засвежела и появились белые барашки, я шел, не скрывая перископ, параллельно к берегу и весьма близко от него. Ничего стоящего внимания мы не открыли. Вид берега представлял собой перспективу мрачную и гористую — мыс один позади другого.
Вот возник последний мыс, за которым находилась [83] бухта. Помня из сообщений разведки о том, что южный фарватер закрывается боной, я не стал заходить в бухту и решил повернуть, пройдя предпоследний мыс перед бухтой. Приближаясь к траверзу этого мыса, я увидел справа по носу на близком расстоянии какой-то буек. Я прошел довольно близко от него, провожая его перископом, а когда буек оказался на траверзе, я опять повернул перископ вперед… Ахнул и торопливо скомандовал: «Лево на борт!» Мыс, который я считал предпоследним, оказался последним. Мы опять были в бухте. Опять я увидел амфитеатры рассыпанных белых домиков, византийский купол собора, однотрубный пароход за молом! Когда проложили наш курс на карте, петли наших циркуляции в этот день и предыдущий почти касались друг друга!
Быстро развернувшись, мы пошли опять вдоль берега на юг. Вышли из района минных полей и повернули на Севастополь.
По приходе в родную гавань на следующее утро мы с начальником бригады подводных лодок отправились на «Георгий» и были приняты адмиралом. Комфлота был, очевидно, чем-то озабочен, он казался очень нервным и как-будто рассеянно слушал мой доклад, пока я не развернул нашу достаточно потрепанную и замаранную карту. Сухим языком вахтенного журнала я докладывал обстоятельства нашего похода: «в таком-то часу столько-то минут легли на такой-то курс, в таком-то часу открыли такой-то мыс, погрузились на глубину перископа».
Вдруг цепкий взгляд командующего остановился на карте, и он, указывая пальцем на петли нашей циркуляции в бухте, резко перебил меня:
— Это что такое?
— Это мой курс, ваше превосходительство.
— Как! Значит, вы вошли в самую бухту?
— Так точно, ваше превосходительство!
Адмирал преобразился, вскочил со стула, нагнулся над картой и с энтузиазмом дослушал мой доклад, задавая вопросы по ходу дела. Наконец, выразив свою особую благодарность, отпустил нас.
Награды за ту разведку были очень щедры. Мне приказано было представить Нищенкова к Георгиевскому [84] оружию, а всех офицеров — к Владимиру 4-й степени с мечами. Многие матросы получили Георгиевские кресты.
Я был представлен к ордену Св. Георгия 4-й степени. Я не был особенно счастлив этим представлением, сомневаясь, что оно пройдет в Георгиевской думе. Ведь, откровенно говоря, эта разведка, как бы успешна ни была, по-моему, Георгия не заслуживала. [85]
——— • ———
назад вверх дальше
Содержание
Книги, документы и статьи
