Вадим Алексеевич Подерни, лейтенант русского флота, родился в 1889 году. Окончил Морской корпус, затем Учебный отряд подводного плавания. В годы первой мировой войны исполнял обязанности минного офицера 1-го дивизиона подводных лодок Балтийского флота. Замечательный пропагандист идей подводного плавания. Возглавлял один из первых журналов для подводников — «Известия подводного плавания».
После Октябрьской революции служил в Красном Флоте.
——— • ———
Последний привет товарищей, добрые пожелания командующего флотом, и мы выходим для следования в дальний путь, в чужие воды.
«Волчица»{18}, так звали нашу подводную лодку, выходит на добычу. Что-то ожидает её, открывающую в этом году боевой сезон?
Бросив последний взгляд на скрывающийся порт, мы как бы вступаем в мир иных переживаний. Все береговое отлетело. Весело стучали машины и радостно отзывались в нашем сердце. Каждый оборот винта приближал нас к желанной и долгожданной цели.
Пройдя полпути, чтобы передохнуть, мы решили на ночь «прилечь» на грунт и в течение 3–4 часов спокойно поспать. Это самый лучший способ для отдыха, так как все, кроме двух-трёх человек, остающихся дежурными и наблюдающими за «жильем», ложатся и засыпают без ежеминутно ожидаемой тревоги.
Делается это очень просто.
Лодка отыскивает подходящую глубину и, остановившись, [86] задраивает люк, все отверстия, через которые могла бы влиться вода, и начинает понемногу заполнять цистерны.
В этот момент на лодке все затихает, каждый следит — не сочится ли где вода, и только раздается голос человека, стоящего у точного, способного показывать до четверти фута, глубомера.
Вот мы дошли до предельной нагрузки, когда лишние пять фунтов способны сдвинуть лодку, и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее заставить её идти книзу на дно. Этот момент надо уловить и тотчас же приостановить прием водяного балласта.
Глубомер тронулся, и лодка начинает медленно погружаться.
«30, 40, 50… 70 фут!» — выкрикивает голос.
«72, остановился!»
Мягкое прикосновение к грунту, и вы на дне, в полной безопасности от вражеских посягательств. Следы скрыты, в лодке наступает могильная тишина, не слышно звука ударов волны о борт, и лишь изредка корпус лодки, как хорошая мембрана, передает шум винта где-то неподалеку проходящего парохода.
Днем вместе с глубиной меняется и свет, пробивающийся сквозь слой воды и попадающий в лодку через иллюминаторы рубки. Сперва он веселый, желто-зеленого цвета, темнеющий от набегающей волны; затем он сгущается до изумрудного, потом лишь едва чувствуется, и футах на 100–120 в наших водах наступает сплошная темнота. Зачастую, идя на глубине 20 фут, я свободно мог писать, пользуясь внешним светом.
Когда мы легли на грунт, то, усевшись за стол, в ярко освещенной электрическим светом кают-компании, завели граммофон и принялись за чаепитие. Предстоящая операция нас волновала, и, несмотря на течение драгоценных часов отдыха, долго никто не ложился спать.
Мы были накануне событий, и наше состояние духа я уподобил бы состоянию ученика перед выпускным экзаменом. И жутко, и весело!
Еще бы! — мы первые в этом году отправляемся доказать немцам, что им придется считаться с русскими лодками. Что-то будет? Вместе с бравым и опытным командиром мы, новички (а таких было несколько среди офицеров), всячески обсуждали предстоящие возможности и поучались у него различным указаниям. Дело слишком ответственное [87] и серьезное, в особенности имея в виду опытного и хитрого, искусившегося в подводной лодке немца. Но в нас говорил молодой задор и неумирающая надежда. При мысли об успехе — захватывало дух.
Наконец, после долгих разговоров, мы разошлись по каютам. За эти оставшиеся 3 часа надо было набраться сил для дальнейшего, более серьезного пути.
Настала тишина; лишь раздавался храп утомленной команды, да изредка слышался скрежет стального корпуса о песок, это — подводное течение разворачивало лодку.
В ней было так уютно и обыкновенно, что как-то не думалось о том, что мы лежим на дне морском и что зеленая вода плотно охватила и сжала нас в своих объятиях.
В четыре часа утра мы вынырнули из воды, и в перископ было видно, как играло солнце в брызгах скатывающейся с корпуса лодки воды. Ещё мгновение — и через открытый люк ворвался утренний свет и вольный воздух. Застучали дизель-моторы, и «Волчица» помчалась дальше к таинственному горизонту.
Солнце весело играет на поверхности волн; дует немного свежий ветер, но в общем погода прекрасная. Для вахтенного начальника — офицера — не представляется трудным вглядываться в горизонт — настолько ясен день и прозрачен воздух.
Равномерный бег лодки, здоровый воздух, сознание полной надежности и исправности всех частей — все это веселило душу и наполняло каждого неиссякаемой энергией.
На горизонте мелькнуло что-то белое. По всей вероятности, мы уже приблизились к обычному пути пароходов и надо нырять под воду, если нас заметят, — то пропал принцип внезапности, а вместе с ним, значит, и какой-либо успех.
Решив погрузиться, командир дал сигнал. Заработали мощные помпы, захлопнулся солидный люк, и на лодке, после стука дизелей, воцарилась тишина, — перешли на электромоторы.
По тревоге все исполняется быстро, без суетливости. Приказания, а то и простой знак рукой, принимаются с лету. Все на своих местах, нет никакой неопределенности. Теперь под водой вахтенный начальник наблюдает море в выдвинутый перископ.
Белое пятнышко, отчетливо видимое под лучами солнца, [88] приближается и вырисовывается в небольшой пассажирский пароходик. На корме у него развевается шведский флаг.
Мимо! — он нам неинтересен, и мы перестаем за ним наблюдать, досадуя на то, что даром пропал наш нервный подъем.
Медленно — нам не для чего уходить с проезжей дороги — продвигаемся вперёд, все время тщательно шаря перископом по горизонту.
А! вот опять дым, и на этот раз уже не маленький, в виде пятнышка, а кое-что посолиднее.
Меняем курс и идем на это «нечто».
Все ближе и ближе черный силуэт. Нас охватывает чувство охотника, чуящего дичь. По очереди мы смотрим в перископ, делимся мнениями и силимся разгадать: немцы это или нейтральный?
А он — медленный, громоздкий, подползает все ближе и ближе, безмятежно дымя и не чувствуя грозящей опасности.
«Море так спокойно и ласково. Какие могут быть тревоги в этом нашем привычном плавании от берегов Германии к Швеции? Это море — наше, и может ли кто помешать нашей резонной и покуда, в этих смирных водах, безопасной коммерции?» — так, наверное, рассуждает его капитан.
Нашего же командира занимает в это время другой вопрос: надо подойти незамеченным ближе и, прежде чем обнаружить себя для решительных действий, успеть различить накрашенные на борту нейтральные марки национальных цветов.
По ним, главным образом, и отличают национальность пароходов. Кормовой флаг мал, плохо виден, да и большею частью из экономии — чтобы не трепался без нужды, не поднимается. Правда, немцы иногда прибегают к уловкам: выходя из порта в море, они прицепляют на борту съемные щиты, выкрашенные в цвета какой-нибудь нейтральной страны.
Пароход уже близок и занимает большую часть поля зрения перископа, предательское солнце так сильно блестит на масляной краске, что ничего положительного сказать нельзя.
— Посмотрите вы — есть марки или нет! — обращается ко мне командир. Но и я, сколько ни силюсь, разобрать ничего не могу. [89]
— По местам, боевая тревога!
Все примолкли в страстном ожидании. Проходят томительные секунды, и мне, стоящему на своем месте внизу, не видно даже выражения лица командира, чтобы я мог судить о ходе дела.
— Немец! — слышится сверху. — Всплывай!
Сразу на душе становится возбужденно-весело. У всех в глазах пробегает огонек.
Вот уже открыт люк, в него на шесте просунут сигнал по международному своду, приказывающий купцу немедленно остановиться. «Бум, бум», — слышатся орудийные выстрелы, сотрясающие корпус лодки, — это мы подтверждаем свой сигнал угрозой.
Внизу все кончено, и я вылезаю наверх.
Невдалеке от нас, с застопоренной машиной, стоит громадный купец, и на корме у него развевается только что поднятый германский флаг.
— Попался, голубчик! — радостно и взволнованно восклицает командир.
«Сразу легче стало, когда поднял флаг и определил свою национальность. А то, черт его знает, кто он такой? Марок хотя и нет, а вдруг, при ближайшем рассмотрении, окажется шведом или датчанином?»
Но этот оказался настоящим, очень обстоятельным и дисциплинированным немцем. На наш второй сигнал: «Возможно скорее покинуть судно», — он даже поднял ответ, что было уж совсем шикарно, и сейчас же начал спускать шлюпки.
Было видно, какая беготня началась у него на палубе. Встревоженные люди, среди которых были и две женщины: одна, по-видимому, жена капитана, а другая её горничная, — выбегали из различных помещений корабля и проворно спускались в шлюпки…
Немцы, сами не щадящие людей, привыкли к крутым мерам и теперь, по-видимому, не придавая значения нашему сигналу, спасались с необыкновенной быстротой, почти стряхиваясь в шлюпки с борта. Через две минуты все население, состоящее из 23-х человек, на шлюпках отвалило от парохода. Они направились к лодке, ожидая наших распоряжений.
По приказанию командира я объявил капитану, крупному человеку со здоровым цветом лица и русыми волосами, что ему дается 10 минут для того, чтобы доставить нам с парохода все документы и карты. Он, видимо [90] сдерживая своё волнение, повернул к пароходу и пошел за нужными нам вещами.
В это время наш штурман предложил поднять Андреевский флаг. Неудержимо хотелось показать немцам, которые будут отпущены и, очевидно, возвратятся в Германию, свою национальность.
Конечно, командир только приветствовал это предложение.
К тому же шесту, на котором перед этим поднимали сигнал немцу, пристопорили наш Андреевский флаг. Я тоже помогал и все торопил штурмана, но он, едва справляясь с жесткими веревками, удерживал меня.
— Надо основательнее привязать. Если сорвет, то это будет плохой признак.
Да, конечно, не надо суетиться, — получится неважное впечатление, а мы, моряки, все народ суеверный.
Взявши свертки карт, немецкий капитан отвалил от борта и пошел к нам. Когда он достаточно отдалился от парохода, мы, нацелившись, выпустили мину.
На поверхности воды сразу обозначилась резкая белая полоса, все растущая по направлению к пароходу.
Немцы тоже её заметили и привстали на шлюпках, наблюдая последние минуты своего парохода.
Этот момент приближения мины к своей цели особенно волнует и даже, я бы сказал, доставляет какое-то острое наслаждение.
Что-то могучее, почти сознательное, дорогое и артистическое по своему выполнению, со страшной быстротой мчится на врага. Вот «оно» уже близко, но пароход ещё идет невредимый и исправный — он ещё жив, вполне здоров. В нем вертится точно пригнанная машина, идет пар по трубам, трюмы аккуратно нагружены грузом, во всем виден человеческий гений, приспособивший и подчинивший себе эти силы для преодоления стихии. Но вдруг страшный взрыв другого, ещё более сильного оружия, изобретенного для борьбы между людьми, — и все кончено! Все смешалось: рвутся стальные листы, лопаются под давлением железные балки, образуется громадная пробоина, и вода, отвоевывая свои права, добивает раненого и поглощает в бездне своей гордое произведение рук человеческих.
Раздался взрыв, — поднялся столб воды и черного дыма, полетели в воздух осколки различных предметов, и пароход, сразу сев кормой, начал свою агонию. [91]
Я видел, как в этот момент немецкий капитан, бывший на шлюпке, отвернулся и закрылся рукой. Может быть, он опасался, что в него попадут кое-какие осколки? Но нет, шлюпка была далеко от парохода; мы, моряки, понимаем, что значит видеть гибель своего корабля.
Через семь минут после взрыва котлов пароход, вставши на дыбы носом кверху, стремительно пошел ко дну. Море, сомкнувшись над местом гибели, по-прежнему приветливо рябилось, блестя на солнце.
Пора двигаться дальше, — не ровен час, ещё какой-нибудь враг покажется на горизонте и откроет нас.
Взяв в плен капитана, остальных пассажиров мы оставили на шлюпках, сказав, что «они могут быть свободны». На это некоторые учтиво приподняли фуражки.
Первая удача! Командир и офицеры поздравляли друг друга, весело делясь впечатлениями, а в носу лодки, под надзором, грустил пленный капитан.
Стоило труда, чтобы взять себя в руки, успокоиться от радостного волнения и не слишком увлекаться, помня, что мы в море, да ещё среди всевозможных сюрпризов.
И действительно: «Что это там за тычок земли?»
— Перископ неприятельской подводной лодки, — слышится голос вахтенного сигнальщика.
— Погружаться! — приказывает командир и, по пути расспрашивая о направлении, по которому был виден перископ, круто поворачивает в сторону.
Мы погружаемся на глубину 50-ти фут, чтобы совершенно скрыть себя. Нам надо во что бы то ни стало замести свои следы и уйти от преследующей нас лодки. Иначе она будет мешать всем нашим операциям, и нам ничего не останется, как на сегодняшний день позабыть об активных действиях.
А купцы, по-видимому, свободно и не один-два — расхаживают в этих местах.
Неужели же упустить такую добычу!
Мы — недовольны. Но осторожный и опытный командир успокаивает наше волнение и охвативший нас задор и решает охладить их, погрузившись часа на два для похода под водой.
Спокойно, но и скучно идти слепым под водой. Работают лишь рулевые, держащие лодку на заданной глубине.
Пьем чай. Курить под водой нельзя, и потому, в виде компенсации, мы засовываем себе за щеку порцию жевательного табаку. [92]
——— • ———
назад вверх дальше
Содержание
Книги, документы и статьи
