Старикан держался твердо.
Как рубил, бросал слова.
На плечах широких гордо
Серебрилась голова.
Пережитое былое
Вспоминал суровый дед,
Сколько горя и конвоя
Перебрал за много лет.
Он рассказ свой, как из лыка
Грубо, прочно плел из слов.
Прокопченный, горемыка,
Сквозь у лагерных костров.
Говорил неторопливо,
Чуть прищуривши глаза,
Точно видел, точно живо
Шел по времени назад.
«Я, сынки, привык скитаться
От чекистов и гестап.
Не считал, а может статься,
Это сотный мой этап.
С пайкой в тряпочке, с цыгаркой
Шел и летом, и зимой.
От Нарыма до Игарки —
Почитай, что дом родной.
Бухты Ванино, бывало,
Мы боялись как чумы.
А потом, пора настала,
Даже бегал с Колымы.
Был шахтером, лесорубом,
Лес готовил сплавщикам,
По тайге куда-то трубы
Доставлял буровикам.
Только все деянья эти
Помни, нет ли, не зачтут.
Ни на том, ни этом свете:
Сдохнешь, спишут, сволокут.
Приходилось быть и в деле,
Уж не числился в живых.
Штук-то десять ран на теле
Наберется ножевых,
Был я паря-то отпетый,
Закопёрщик буйных дел.
Вот теперь уж силы нету,
И душою постарел.»
Старикан держался твердо,
Как рубил, бросал слова.
На плечах широких гордо
Серебрилась голова.
1953 г.
————————————
Звали его, кажется, Кузьма (не Васюков — мой товарищ), но не убежден, сейчас про него сказали бы «бич». Именно в смысле: бывший интеллигентный человек. «Что-то» в нем было. Однажды я слышал, как он объяснял ребятам мироздание: в астрономии, определенно, разбирался хорошо. И был случай, когда выдал свои недюжинные познания в математике. Знал немецкий, но «придуривался». При малейшей попытке проскочить к нему в душу замыкался. Потом был слух, что умер где-то на этапе. Вроде бы, замерз. Примечание Волынского Л.П.