Проходит два с лишком часа — неприятельская лодка, наверно, осталась позади, — и мы решаем всплыть и осмотреться. Раздается команда: «Столько-то фут». Кладут горизонтальные рули, и лодка начинает приближаться к поверхности.
Вот оголился перископ, и белый свет резанул глаз наблюдателя.
Но что это за черная масса? Да это пароход, чуть не рядом с нами! Сейчас же осмотреть, есть ли марки. Марок не видно. Неужели ещё добыча? Вот так неожиданность!
Опять всплываем, люди становятся по местам, бегут к пушкам.
Если мы не совсем откачались, а уж слышны выстрелы из орудий, — люди, по колено в воде, управляются на верхней палубе. Нужды нет, что вода холодная, — они этого не замечают, да и никто об этом не думает, — все помыслы направлены к тому, чтобы задержать и не дать уйти пароходу. Поднять опять тот же сигнал: «Немедленно покинуть судно!»
Через несколько секунд вода под кормой парохода перестает бурлить, и он останавливается, грузный, черный.
На пароходе, по-видимому, ничего не собираются предпринимать. Во всю силу своих легких кричу им по-немецки, повторяя требование сигнала.
Они нам что-то отвечают, но что — не слышно, машут руками и, не желая больше продолжать с нами разговора… дают ход, пытаясь уйти.
«А вот ты как?»
«Коли не желаешь слушаться. Разговоры коротки!»
«У аппарата, товсь, — и через минуту: — Аппарат, пли!» Ждать нам нельзя, — где-то около бродит неприятельская подводная лодка и сейчас, может быть, подбирается к нам. Производя легкий всплеск, мина выходит из аппарата и мчится на пересечку парохода. Тот делает свои последние обороты.
Вот белая струя мины у самого парохода, и затем раздается взрыв. Над самой серединой встает громадный столб воды.
Пароход садится и начинает погружаться. На палубу выбегают люди, и видно, как они с другого борта торопливо спускают уцелевшую шлюпку.
Мы бросаем шлюпку с людьми, — их подберут проходящие здесь частые пароходы, — и уходим дальше. Оставаться [93] — это значит привлекать на себя внимание, да и ни к чему это: на горизонте появился какой-то дым, надо опять погружаться и выходить к нему.
Через несколько времени из-под горизонта показывается корпус парохода.
— Кто-то ты такой?
У перископа остается вахтенный начальник, а офицеры и командир уже собрались в кают-компании, где горячо обсуждают новую удачу.
— Для ровного счета надо третьего, — слышатся голоса.
— Теперь уж и третий нас не минует, — ввертывает своё слово вестовой, усердно кипятя в электрической посуде господам чай. Всем хочется пить. Все поволновались, покричали, и теперь, сидя за чаем, нет-нет да и улыбнется кто-нибудь довольной улыбкой, вспоминая подробности минувшего. Немецкому капитану сердобольные матросы тоже дали чаю и чудовищный, даже для их аппетита, кусок ситного. В этом у них была своя гордость: «Дескать, лопай и помни, что у нас не то, что в Германии. Всего вволю».
— Пароход близко, — раздается голос вахтенного начальника.
Все улыбки мигом слетают с лица, чай забыт, команда встрепенулась, и все вновь настораживается. Командир у перископа.
Что-то донесется от него? Он один ведь все видит и всем распоряжается.
— Всплывай, комендоры к пушкам, поднять сигнал! — одна за другой раздаются его радостные команды.
— Ура! ещё один, третий!
Опять выстрелы, объяснения и требования, обращенные к капитану. Спускаются шлюпки, и люди покидают пароход.
Пущена мина.
Но что это, проклятие! — мина, нацеленная в пароход, вдруг повернула.
Нет, выпрямилась и идет верно. Прибор, исправив ошибку, заставил мину только вильнуть.
Взрыв — и «Бианка», клюнув носом, начала погружаться. Оригинальным было то, что как раз в момент взрыва на пароходе раздался свисток; он замолк лишь тогда, когда вместе с пароходом исчез в волнах.
«Лебединая песня», — мелькнуло у меня сравнение. [94]
Между тем неподалеку от места происшествия, но все же на почтенном расстоянии оказались двое любопытных. Два шведских парохода, находясь на безопасном расстоянии, наблюдали всю картину.
Они успели приблизиться к нам в то время, когда мы останавливали немца.
Подойти ближе они, по-видимому, боялись: «Черт его знает, — рассуждали они, — наверно, нейтралитет нейтралитетом, а вдруг трахнет. Лучше уж держаться подальше».
Впрочем, когда они полным ходом пошли подбирать с погибшего парохода оставшихся на шлюпках людей, то мы разошлись очень близко и, видя шведский флаг, не подумали предпринимать по отношению к ним каких-либо агрессивных мер.
Эти симпатичные шведы любовались редкой картиной потопления немецкого парохода. Интересно, какие человеческие чувства были у них при этом? Нейтральные? Поди, ещё фотографировали момент взрыва.
— Ну довольно на сегодня, да и скоро начнет темнеть, — сказал я.
— Да, я устал, — отозвался командир.
Действительно, все чувствовали утомление после дня, полного подъема нервов. Наступала реакция, понижавшая остроту впечатлений. А это уж было нехорошо.
Исключительный «улов» приелся и никого особенно не радовал. Невольно приходила мысль о сбережении сил: ведь впереди было ещё немало дней и ночей полного напряжения. Тем более что неприятель, встревоженный громом и треском, произведенными нами, не захочет оставить дерзких без реванша и, конечно, обрушится на нас, прервавших их до сего времени мирное мореходство.
Берегись, «Волчица»! сейчас о твоих деяниях летят телеграммы, и с завтрашнего дня начнется облава.
Пленный капитан был доволен: его одиночество было разделено приходом капитана с «Бианки». Оба, грустные, сидели на матросской койке и вполголоса беседовали о своей горькой участи.
Зарядивши аккумуляторы ночью, на следующий день мы, ободренные вчерашним успехом, вновь начали своё крейсерство. Много пароходов мы видели и ко многим подходили, но, — увы! все они имели нейтральные флаги и марки на борту и только дразнили наш аппетит. [95]
Каждый раз, приготовляя минные аппараты и рассчитывая план атаки, думалось: «Ну, уж этот-то непременно немец». Но, подойдя к деловито и безмятежно идущему купцу, нас постигало разочарование.
Немцев — как вымело. Очевидно, все их рейсы были приостановлены.
Пробродив целый день, около 10-ти часов вечера, когда уж стемнело, мы остановились и принялись за новую зарядку аккумуляторов.
В это время сигнальщик увидел за кормой какой-то мелькнувший из-за волн и довольно быстро приближающийся красный огонь.
«Этого ещё недоставало. Кто это мчится?» — подумал я.
Во избежание неприятностей командир решил временно скрыться на большую глубину.
Дано распоряжение приготовиться к погружению.
— Да это миноносец! — слышу голос командира.
Моментально все по местам, спящих нет.
Дают ход электромотору, и раздается громкая команда:
— Ныряй 60 фут!
Но что это? Стоя на своем месте, я ослеплен электрической искрой и вижу, как падает человек.
Как потом выяснилось, в электромоторе произошла поломка, и его рычагом ушибло человека. Мотор стал.
Подскочивший фельдшер кинулся к раненому.
Но терять нельзя ни секунды, пропущенный момент может стоить жизни всей лодки.
Настойчивее и настойчивее раздается голос командира:
— Ныряй!
Стоя на своем посту, я быстро соображаю всю картину.
На нас, по-видимому, несется миноносец. Он нас либо таранит, либо выпустит мину. Мы же ночью слепы, и единственное наше спасение — это большая глубина.
Громадная волна и испортившийся мотор замедляют наше погружение.
— Другой мотор… полный вперед!
Заработал мотор, и стрелка глубомера тронулась. Все замерли в ожидании. Почувствовалось облегчение. Острота момента прошла.
В это время прибегает с носа матрос и докладывает: [96]
— Ваше благородие, около носа прошла мина, — было слышно, как работали её винты.
— Есть, — отвечаю ему и соображаю: если, несмотря на шум волны, была слышна работа винтов, — значит, мина прошла от борта лодки не далее 3–5-ти футов.
Миновало! Командиру доложу потом, сейчас некогда.
Наконец глубомер показал 60 фут. Теперь мы в безопасности.
Как тихо, хорошо и спокойно.
Надо выяснить поломку мотора, — кажется, она несерьезна.
Только теперь заметил, что рулевые стоят без сапог, как вскочили со сна. По палубе внутри лодки разгуливает влившаяся раньше волна.
Надо её, во-первых, изолировать и затем откачать: не дай бог, попадет в аккумуляторы, где есть серная кислота, — тогда образуется ядовитый хлор, и мы все задохнемся.
Закипела работа. Исправляли мотор, выкачивали воду и осматривали все механизмы. Бедный матрос был сильно ушиблен в живот и сейчас, лежа на койке, стонал от боли.
— А знаете, — обратился я к командиру, — ведь миноносец выпустил в нас мину, и она прошла вдоль борта. На 5 фут вернее — и мы были бы взорваны.
Приятно было сообщить эту новость потому, что все пережитое было позади.
Когда все успокоилось, мы, собравшись в кают-компании, разбирались в минувшем.
Во взгляде каждого можно было прочесть радость: «Ушли от миноносца».
— Молодчина, Колодий, — обратился командир к сигнальщику, заметившему красный огонь, принадлежавший миноносцу, — представлю к Георгию!
И действительно, недели через три у Колодия на груди красовался новенький Георгиевский крест.
Пленные немецкие капитаны были сами не свои. Команда, бывшая свидетельницей, передавала, что они отлично поняли значение гудящего звука и от испуга только крутили головами. Думаю, что на этот раз, несмотря на весь свой патриотизм, они искренне не желали успеха оружию своих соотечественников.
После вахты и пережитого волнения я, готовый каждую минуту вскочить, не раздеваясь, свалился на койку и, [97] позабыв все волнения, решил, что все-таки сон милее всего на свете. В лодке было тихо, и мы были в безопасности. Разлившаяся по телу теплота погрузила меня в приятную истому, и я крепко заснул.
Глубомер опять показывает 50 фут. Ночью надо проскочить узкое место, где днем могли бы нас заметить и помешать пробраться дальше.
В лодке тихо, светло и монотонно, как всегда под водой на глубине.
Разговор не клеится, — кто пьет чай, кто, пользуясь спокойствием, старается поймать несколько часов сна.
Мы, офицеры, по виду спокойно сидим в кают-компании и лишь изредка перекидываемся фразами. У каждого из нас работает мысль в одном и том же направлении: хочется все обдумать, принять во внимание и учесть всевозможные случайности. Каждый предлагает какую-нибудь комбинацию. Говорим намеками, одной-двумя фразами, но мысль становится каждому сразу понятна. Глядим в карту, и командир, собирая все мнения, ни одного не оставляет неразобранным, не подвергнутым всесторонней критике.
Какая чудная и совершенная школа!
Теория тут же проверяется практикой, и какой практикой! Ум человеческий изощряется до предела. Приходится помнить, что на карту ставится своя и много других жизней. Несчастие может произойти от малейшей оплошности человека. Нечего и говорить о механизмах: неисправность их или просто плохое действие угрожает серьезными последствиями. И потому-то они подвергаются постоянным осмотрам и проверкам.
Однако вот уже 11 часов ночи — час, предназначенный для всплытия. Там наверху теперь темно, и потому под покровом ночи надо всплыть и идти полным ходом.
Вот тут-то и произошел ряд случайностей, чудесных и, во всяком случае, удивительных, спасших нас от верной гибели.
Когда мы всплыли, то, несмотря на все усилия, никак не могли открыть крышки среднего люка. Сколько ни бились — ничего не выходило. Кто-то, после погружения, когда мы были уж на глубине под большим давлением столба воды, видимо для вящей прочности, ещё более поджал рычаг, которым задраивалась крышка люка.
Естественно, всплывши, когда давление с крышки снялось, то она (там пружинил слой резины) оказалась [98] так плотно закрытой, что не поддавалась сдвигу. Мы были закупорены как в бутылке.
Что же делать? Надо нырять обратно на ту же глубину и там, вновь под давлением воды, немного приотдать рычаг. Так и сделали.
И вот идя на поверхность и будучи ещё под водой, мы почувствовали под килем какие-то глухие удары, как будто мы ударялись обо что-то солидное и державшееся под водой.
— Полный назад, — раздалась команда.
Лодка тронулась назад, и под килем послышались те же загадочные удары, от середины лодки удалявшиеся к носу.
Впечатление было неважное. Но что бы это могло быть?
Рассуждать было некогда. Надо было уходить с этого места — там чуялось что-то недоброе.
«Неспроста это!» — решили мы.
Вылезши наверх, мы застали довольно большое волнение. Полная луна обливала волны желтым светом, дул свежий ветер, и чувствовалась нарастающая непогода. Вдали на горизонте подслеповато мигал маяк.
Открывшаяся картина не действовала успокоительно на наши нервы, наоборот, она сообщала обстановке какой-то зловещий оттенок.
Легли на новый курс. Заинтересованные, мы стали догадываться о только что бывшем непонятном явлении.
Затопленный пароход? Полузатопленная и державшаяся под водой лайба?
Но ни то, ни другое не подходило.
Наши сомнения рассеял штурман, определившийся по маяку и давший точное место.
«Конечно, это сеть! — сразу осенило нас. — Сеть, поставленная немцами против наших подводных лодок».
В самом деле, почему им не поставить её в таком удобном для них месте? Она как раз перекрывала узкость, — это и по карте видно! Сомнений нет.
Такое открытие заставило нас на мгновение застыть.
Секунд 10–15 дольше, и «Волчица», попала бы под горизонтально плавающее на глубине бревно, на которое навешена сеть.
Сеть, в которую мы влезаем, облипает нас, и при небольшом её натяжении от движения лодки, рвутся навешенные мины. В лодке образуется пробоина, и… не всплывая на поверхность, не возбуждая ничьего внимания, [99] лодка со всем своим экипажем навсегда ложится на дно морское.
Никто не узнает и не догадается, отчего и где погибла лодка. Смотришь, через несколько времени рядом с погибшей ляжет ещё вторая, так же незаметно исчезнувшая.
Позднее наше донесение о предполагаемой сети вполне подтвердилось многими данными.
«Однако, — думалось нам, — как все благополучно сошло и какое ценное сведение мы доставили, добыв его благодаря невероятному счастью».
— Ваше благородие, теперь нам не суждено погибнуть, — сказал мне Стешин, моторный унтер-офицер. Действительно, «Волчице» везло.
——— • ———
назад вверх дальше
Содержание
Книги, документы и статьи
