Предисловие автора:
Переносить на конкретных лиц недопустимо.
Чистейшая фантазия.
...На задворках Гриновского порта,
Где танцуют хулу и канкан,
В госпитале нищенского сорта
Умирал забытый капитан.
По соседству люди или звери —
Капитану было все равно:
Ожиданьем не дразнили двери,
Невозвратным мучило окно.
Голубого шелкового зонта
Утром купол вскинула земля,
И ушел за дымку горизонта
Мир его родного корабля.
Мир, в котором годы прошумели,
Там, вдали, куда глядит окно.
Знал моряк, что сняться с этой мели
Никогда ему не суждено.
Также знал финал бродячей доли,
Как бывалый, истый сын дорог.
Но в тисках незаурядной воли
Задушить отчаянья не мог.
Порт лежал не на дороге к дому,
И был нужен в голосе металл,
Когда мастер отдал рулевому
Вдруг приказ переложить штурвал.
Взвыл старпом, приказом недоволен,
А команда брови подняла. Пояснил:
«Неизлечимо болен.
Вам придется принимать дела.»
И когда неопытно, но гордо,
«Новый» СВОЙ корабль пришвартовал,
Из каюты медленно, но твердо,
«Экс» сошел по трапу на причал.
Отчужден суровою печалью,
Смел рукой помощников эскорт,
Всем зараз сказал одно: «Прощайте».
Нанял рикшу и покинул порт.
Вдруг, нелепей свадьбы в понедельник,
Искажая мускулы лица,
Слух прошел: «У капитана денег —
Дотянуть до скорого конца.»
Оплатив леченье и затраты,
Лишь в одном использовал свой сан:
Пожелал, чтоб из окна палаты
С койки был бы виден океан.
Чудеса восточной медицины
В данном деле оказались пас
И лежал он на клочке чужбины,
От окна не отрывая глаз,
Хороня от всех свои недуги
Под броней полуприкрытых век.
Был китаец дан ему в услуги,
Полуробот, получеловек.
Что на всё, не разгибая стана
(Свой хребет — фортуны колесо),
Говорил с улыбкой: «Капитана,
Мало-мало, осень холосо».
От поклонов колебалась зыбко
За спиной короткая коса,
Но была казенною улыбка,
Безучастны узкие глаза.
Лишней кружкой случаю ответил
В кабаках немногословный флот.
Он не сразу нового заметил,
Сразу — только старого уход.
Души здесь едва ль нежнее тросов,
В лексиконе не избыток слов.
Вряд ли кто о «бывшем» из матросов
В память мог приклеить бы «любовь».
Ведь в нелегком плаванье, бывало
Рок и случай в жизнь вгоняли клин.
Нет-то нет, команда бунтовала,
Зло забыв, что он за всех один.
Может, кто-то про леса глухие
Вспомнил, что в краю его росли;
Моряки, на прозвища лихие,
Капитана Волком нарекли.
Правда, этим флот не удивили:
Многих «волков» видел плавсостав.
Капитана эдак окрестили
За угрюмый нелюдимый нрав.
Но морских премудростей скрижали
С тех веков, в которых плыл «Арго»,
Мастер чтил. Матросы это знали.
И молились в бурю на него.
А в обитель, где лежат больные,
Где от жизни видно лишь корму,
Знал моряк: бордели и пивные
Визитеров не пришлют к нему.
Только солнце первыми лучами
Прикасалось к бледному лицу.
Дни за днями, ночи за ночами
Капитана близили к концу.
Может, кто из тех, что дома сидя,
Мир познал, с гримасой процедит:
«То ломали шапки, чуть завидя,
А беда случилась — и забыт».
Я вопрос тогда задать посмею:
В благодарность жители земли
Почему титану Прометею
Алтаря нигде не возвели?
Всем богам ведь жертвы приносили,
Всем царям, героям. Почему
Князю ада фимиам курили
На огне? Но только не ему.
А за что ему? Вот если, скажем,
Мог бы он во гневе покарать,
Навредить, А в милости бы даже
Посулить чего, а то и дать.
Вот тогда совсем другое дело,
Есть резон кумирни возводить,
Врать и льстить умело — неумело,
С Прометеем надо погодить.
Он, во-первых, у богов в опале,
Даже больше — чуть ли не казнен.
Во-вторых, перепадет едва ли:
Что имел, что знал — все роздал он.
До конца уж резать правду будем
(Тем притушим совестливый пыл)
Тот огонь, что подарил он людям,
Всем известно, не его ведь был.
Так-то вот! Неоднократно битым
Надо быть, чтоб знать в поклонах толк.
Оттого и умирал забытым
На мели засевший старый волк.
В том ли дело? Вряд ли интересно
Пядью мерить судеб каждый шаг.
Миллионы их ушло безвестно,
Честных, скромных, преданных трудяг.
Мало кто признания добился
Или в землю памятником врос.
Чаще так: сломался, износился —
И катись на свалку под откос.
Дело в том, что не было на флоте
Никого, кто мог бы, не соврав,
Заявить: «Такого не найдете
Знал его! И душу знал, и нрав».
Лишь один, задумчивую мину
Сотворив, за кружкою сказал:
«Он всегда взведенную пружину
Почему-то мне напоминал.»
«Скрытен был, — другие поддержали —
Точно весь зажатый в кулаке.»
И, пожалуй, это все, что знали
Об ушедшем с флота моряке.
Как сухарь, обгрызанный судьбою,
Как бродяга, брошенный в глуши,
Он в могилу уносил с собою
Свиток сложной, путаной души.
Ошалев у фитиля на юте,
Боцман юнге б отпустил грехи
За слова: «Клянусь, старик в каюте,
Запершись один, писал стихи.»
Но не мог сказать такого юнга,
И никто, никто из моряков:
Никому от севера до юга
Никогда он не читал стихов.
Как всегда, молва сплетала петли,
Всяких сплетен кружева плела.
Слух ходил, а там — любовь ли, нет ли,
Вроде, где-то женщина была.
Кто, однако? И кому был нужен
Этот труд — тропить ее следы?
Слух гулял по языкам досужим,
Распустив фантазии бразды.
Но была романтики щедрота
В две судьбы недобро вплетена:
В нем жила частица Дон Кихота,
Дульсинея в ней была сполна.
Понимать его — не понимала,
И любить, конечно, не могла.
Принимать — охотно принимала,
Никогда вот только не ждала.
Было место нежностям и шуткам,
Так и время у двоих текло.
Но она к «мещанским предрассудкам»
Относилась холодно и зло.
Он не звал ее на откровенность,
Был не тем, кто мог бы подмечать.
А она всегда при слове «верность»
Почитала лучше промолчать.
Встреча их текла совсем как сказка:
Нереально, в шутке, не спеша.
От него нужна была ей маска,
Не нужна была его душа.
А когда мечтою легкокрылой
Начинал надоедать ей он,
Говорила томно: «Да, мой милый.»
И зевотой, начинала сон.
Прозы дней находки и потери
Не ложились в общий их удел:
Был моряк не так уж глуп, чтоб верить,
А не верить просто не хотел.
Лишь потом, с рассудком здравым споря,
В мире грез, где оговорок нет,
Он творил из памяти и моря
Полу-идеал и полубред.
И теперь, со смертью за плечами,
Зная, что на мертвых якорях,
Ведал он, особенно ночами,
Ярость, боль, обиду, но не страх.
Будет, нет ли, жизни панорамы
Смотр — галоп, как бытия предел?
Капитан не знал. Хватало драмы
От разбора чаяний и дел.
Сенсористы{1} в жизни, как в гарротте{2},
Задыхаясь, мечутся в путях.
Этот был романтик, но на взлете
Стрелянный по крыльям не шутя.
Он не враз на море оказался.
Было много пройдено дорог.
Но везде, за что бы он ни брался,
Не увлечься делом он не мог.
Всуе тратя силы молодые,
Не смотрел — оставить про запас.
На струне на этой деловые
Для себя играли много раз.
Много раз! А получил он мало.
Очень мало! Но большим трудом.
Запоздало, очень запоздало
Осмотрелся пристально кругом.
Да, жесток был этот мир наш вечный,
Безразличный не к своей судьбе.
На словах был каждый человечен,
А на деле каждый рвал к себе.
И тогда, пихнув ногой утраты,
Медяками побренчав в горсти,
Понял он, что надо щит и латы
На дальнеший путь приобрести.
Нет, по сути прежним он остался,
Горе — рыцарь в гуще наших дней.
Не мечей и копий опасался,
А бутылок, грязи и камней.
Запахнув плотнее свою душу,
Под контроль эмоции зажав,
Меньше стал болтать, а больше слушал,
Ото всех дистанцию держа.
Получаться стало. Даже шире
Стал светить ему успеха луч.
Правда, только в плотоядном мире
Много морд кривилось, что колюч.
И пришел на море уже тертым,
Прищур глаз неласково сиял.
Круто, зло по кораблям и портам
Утверждал пришедший своё «я».
Деловая жизни неизбежность
Много зла приносит нам порой:
Хоронились и любовь и нежность
Глубоко под грубою корой.
Прорываясь редко и случайно
Взрывом тайны, сделанной из них,
Лишь у той, которую ночами
Видел он в созвездиях чужих.
Много лет был верен своей даме,
Только нет, как верность ни храни,
Замечать он начал, что с годами
Отдаленней делались они.
Но признать был должен: из частичек
Многолетней дружбы их возник
Очень прочный монолит привычек
(С шутки начал, а всерьез привык).
Вот теперь судьба его казнила,
Что хотел не думать ни о ком,
Чем сильней была привычки сила,
Тем больней произошел разлом.
Но конец! Прощайте, сеньорита!
Нет, не та, далекая — мечта!
Вроде было много пережито,
А в момент подведена черта.
Кончен путь. Пришла пора оставить
Весь багаж, что удалось собрать.
Поздно что-то вписывать и править,
Из конца в конец переставлять.
Ну, и ладно! «Что ему Гекуба»?!
Прочь дела, заботы и мечты.
Надо всё забыть и, стиснув зубы,
Ждать прихода вечной темноты.
Только «всё»-то вот не забывалось,
Как ни гнал. Напористо и зло
Наплывало, мучило, металось,
Исчезало и опять росло.
Да, увы, он был не из металла,
Благочестьем тоже не блистал.
Совесть больше душу обвиняла,
Строгость дел рассудок защищал.
Сколько было этих «граней риска»?
У законов часто не в чести?
Вспоминал родителей и близких,
Трудных лет несветлые пути;
Тех, кто в жизни поддержал когда-то
Имена их скрылись за лета...
Ну, так как? Висит на нем расплата,
Или все погашены счета?»
Где те перлы в пригоршне былого,
Чтобы смерть их не превозмогла?
До смешного, просто до смешного
Вдруг слиняли важные дела.
Оглянись, на что себя растратил?
Может быть, судьбу кого втоптав,
На своем пути болото гатил,
Второпях за мелочь посчитав?
Что с того, что честно делал дело?
Не добро еще — не делать зло.
А в душе так ныло и болело,
Что дышалось даже тяжело.
Нет, похоже, совесть не химера,
На нее не взглянешь свысока.
И невольно холод револьвера
Под подушкой трогала рука.
Наглость нужно или просто силу,
Чтоб уйти, всё прошлое изгнав?
Много, много унесет в могилу
Никому всего не рассказав.
Да он в общем даже не пытался
На весы бросать добро и зло.
Просто думал, мучился, терзался
И сверлила мысль: «Не повезло!»
Не в пристрастье или же в гордыне
Взвесить он не смог дела свои.
Просто жил с людьми, а как в пустыне,
Не найдя третейского судьи.
Порт и ночью кем-то шевелился,
Океан размеренно дышал,
...
Капитан под утро застрелился.
Схоронили у прибрежных скал.
1982–1984 г.
————————————
1. Сенсористы? Ну, которые живут больше чувствами, чем рассудком. (Это я придумал!). Примечание Волынского Л.П.
2. Гаррота (исп. garrote, dar garrote — закручивание, затягивание; казнить) — испанское орудие казни через удушение (Википедия). Прим. сост.