Люди холопского звания
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа
(Н.А. Некрасов)
Слинял диктатор! На пороге
Неясный контур новых дней,
Насторожился весь в тревоге
Всего не понявший плебей.
Замах потряс! удар великий.
И пусть дойдет к потомкам он,
Как к нам деяний дерзких блики
Дошли от сгинувших племен.
Разрушен сталинской эпохи
Тюремный замок, дождались!
И словно крысы, словно блохи
Приспешники спешат спастись.
Еще вчера в лучах и силе,
Пригнулись нынче до земли.
А как вы льстили! как вы льстили!
Какую ложь нам всем плели.
Читали, пели ли, писали,
Вы всё увязывали с «ним».
Стоял в конце как и в начале
Осточертевший псевдоним.
С утра до ночи: «Сталин! Сталин!»
Припали вы к его стопам.
Как псы за ложь подачки ждали,
Вот получили по зубам.
Точили перья щелкоперы,
«Философы» сверлили лбы,
И на глаза народа шоры
Напялили из похвальбы.
Да, вы на культе спекульнули.
Так зад лизали, что сиял.
Миф сотворили и раздули,
И возвели на пьедестал.
И лопнул миф. И с пьедестала
Не бог упал. Слетел скелет.
А вы ведь загребли немало
На нем за двадцать девять лет.
Всё было гладко. Шито-крыто.
Чуть пискнул кто — за глотку кусь!
Ведь вы, партийная элита,
Раскрадывать-то стали Русь.
В те трижды проклятые годы
Благославлял Иосиф сам
Под светлым знаменем свободы
Поместья вам и тюрьмы нам.
Я видел эти виллы — замки:
Шлагбаум и дорога в лес.
Охрана, чтоб за эти рамки
Простой бы смертный не залез.
И были тюрьмы, очень много.
А лагерей так несть числа.
Суровой юности дорога
Меня по многим провела.
Не грабил вроде бы ночами,
Не воровал средь бела дня.
А пересыльных за плечами
Двенадцать тюрем у меня.
Но это к слову. Лиходею
Не будет пухом мавзолей.
Я очень даже сожалею,
Что умер смертью он своей.
Не те, не те мы! Новой веры.
Вот я о том и говорю.
А нам бы тех, кто «принял меры»
К «освободителю» — царю,
За то, что страх в стране посеял,
Что души ложью отравил,
И лесть, подобную елею,
На правды роль благословил.
Тяжелой мстительной десницей
(От повторенья Бог спаси!)
Еще кровавую страницу
Вписал в историю Руси.
Мне и сегодня ухо режет
Созвучье этих жутких слов,
Как бы дверей железных скрежет:
«Расстрел, НКВД, Ежов»{1}.
С почина этого урода
Лавиной покатились вниз
«Лишенцы» и «враги народа»,
А также СОЭ и ЧИЗ{2}.
Как хлам, достойный лишь помойки,
Швырнуло жизни колесо
Кошмар «Черезвычайной тройки»
Суд инквизиции ОСО{3}.
Я, братцы, рад свободе! Честно!
За перемены всей душой.
Но сколько ж в лагерях безвестных
Не дождались минуты той,
Когда ворота распахнулись
Нам вопреки: «Не может быть.»
Так вот, что с нами не вернулись,
С кого за судьбы их спросить?
С тех, что усердно доносили,
На жен, мужей, отцов, детей?
Иль приговоры выносили
С бездушьем роботов — судей?
Иль, может, с тех, кто пел молебны,
Забыв, кто бог, кто сатана?
Иль всё ж с того, кого на гребне
Несла истории волна?
Истории? Дурмана? Силы?
Ведь кто за совесть, кто за страх
Его незримого носили
В колоннах майских на плечах.
То подтверждают киноленты
Всё тех же сумасшедших лет.
И слышал я от оппонентов
Как будто веский аргумент:
«К чему на мертвого нападки?
Зачем тревожить старину?
Допустим, были недостатки,
Но он же выиграл войну».
Ой ли! я помню в сорок пятом,
Как в общежитии одном
До крика спорили ребята
И о победе, и о нем.
Кричали тоже: «Сталин! Сталин!»
Но я с другими во весь рот:
«Не Сталин! Нету тверже стали,
Чем терпеливый наш народ!»
И вот теперь скажу по праву:
Одна лишь сила нам дана —
Народ! Ему почет и слава,
Ему победы ордена!
И кто оспаривать возьмется:
Ведь это случай, благодать,
Что самых лучших полководцев
Не всех успел он расстрелять.
Тачанки, конница, как в бездну
Летели, и остановить
Не мог ведь Сталин. Кем бы бездарь,
Всех расстреляв, смог заменить?
Сейчас-то дети учат в школе,
Кем был разбит Наполеон:
Кутузовым, Барклай де Толлем,
И был герой Багратион.
А вот во времена иные,
Гласит медальный текст легенд, —
Царь Александр всея России
Спаситель. Чем не прецедент?
Все Сталин знал, когда во здравье
Безвестных винтиков он пил,
Да видно яд самодержавья
Вождю народов сладок был,
Что стал «военный гений» Сталин
Самодержавнее царя.
И как поганки вырастали
По всей России лагеря.
Он знал прекрасно всё. Однако
Цеплялись люди за закон.
И в лагерях жила та слякоть
Твердившая: «Не знает он!
А как узнает, без сомненья,
Попомните мои слова,
Освободит из заключенья».
Освободил он, черта с два!
Такие с ним хлебнули сраму,
Ища законы по тайге;
Поволокли их быстро в яму
С картонкой биркой на ноге.
Но ведь остались же холопы,
Как ошалевшие в дыму,
Хоть крепко им надрали жопы,
Всё липнут памятью к нему.
Вот слушал я письмо два раза,
Зал огорошен в общем. Но
Стреляли глазками пролазы,
Всё подмечали; вдруг оно
Вернется старое. И снова
Пойдет охота на «врагов».
Достаточно, чтоб сверху слово
Сказали: списочек готов.
Да, много нам витии сбыли
Не аксиом, а теорем.
И крепко души отравили,
Добро бы только, не совсем.
Надеюсь я, что в этом коме
Вся нечисть прошлого уйдет,
Россия ждет на переломе:
Что будет дальше? Что грядет?
21–VII–1956 г.
————————————
Написало, как говорят, на одном дыхании. Потом, перечитывая, заметил и слабые места, и шереховатости, но исправлять ничего не стал: пусть будет, как «вылилось» сразу. Да, энтузиазм был! Но отрезвление пришло быстро.
1. Ежов — нарком НКВД. Подобие Малюты Скуратова при Грозном.
Лишенцы — лишенные всех прав, за исключением права умереть голодной смертью или покончить с собой, как, например, Марина Цветаева.
2. СОЭ — социально опасный элемент. (Автор, например).
ЧИЗ — член семьи изменника Родины,
Враг народа — общий ярлык для всех неугодных.
3. Чрезвычайная тройка, ОСО (особое совещание) — какие-то призрачные «суды», на которых сам подсудимый не присутствовал. Ночью предъявляли клочок бумаги с приговором и требовали расписаться за ознакомление. Автор от подписи — отказался, но это ничего не изменило: пошел, родимый!
Все примечания Волынского Л.П.