В основе офицерской идеологии и морали всегда лежало выполнение воинского долга перед Отечеством. Этот долг русские офицеры честно исполняли во всех войнах, и офицерство по праву может считаться самым патриотичным слоем общества. Патриотизм, неразрывно связанный в России с преданностью престолу и вере предков, был краеугольным камнем офицерской психологии. Триединая формула «За Веру, Царя и Отечество» определяла все воспитание будущих офицеров и служила в дальнейшем «символом веры» офицера на протяжении всей его жизни. Поведение его и отношение к окружающей действительности поэтому неизбежно обусловливалось тем, что всякое явление или идея рассматривались офицером сквозь призму национальных интересов и задач страны.
Офицер воспитывался в представлениях о благородстве и почетности своей миссии, в осознании своей высокой роли в жизни страны. Представления о благородстве воинского дела имели давние традиции. Еще в приказе на смотре войскам 26 июня 1653 г. отмечалось, что «больше сея любви несть, да кто душу свою положит за други своя, и аще кто, воинствуя… за православную веру… небесного царства и вечной благодати сподобится»{289}. В одной из книг, изданных для офицеров по Высочайшему повелению военным ведомством в первой половине XIX в., обязанности офицера характеризовались следующим образом: «Офицер должен строго исполнять свои обязанности, постоянно стремиться к одной цели и безропотно приносить все пожертвования. В нем нравственная сила армии. Его дело сохранять священное сокровище военного духа, в котором заключена тайна прочных побед; его дело основать или утвердить могущество отечества, образуя ежегодно воинов из граждан, призываемых под знамена»{290}. Именно на осознании этой своей миссии зиждилось представление офицера о его положении в обществе: «Офицерское сословие есть благороднейшее в свете, так как его члены не должны стремиться ни к выгоде, ни к приобретению богатства или других земных благ, но должны оставаться верны своему высокому, святому призванию, руководясь во всем требованиями истинной чести и сосредоточивая все мысли и чувства на самоотверженной преданности своим высшим военачальникам и отечеству»{291}.
В свете этого первостепенное значение имела присяга, ведущая происхождение из предшествующих столетий. По присяге 1651 г., например, офицер подтверждал «крестным целованием», что он «Царю прямити и добра хотети во всем правду, никакого лиха ему, Государю, не мыслить, с немецкими и иными людьми биться, не щадя головы своей до смерти, из полков и из посылок без указу не отъезжать и воевод не оставлять, по свойству и дружбе ни по ком не покрывать»{292}.
Нарушение офицером присяги расценивалось как бесчестье и не могло быть терпимо в том обществе, в котором они вращались, какими бы соображениями нарушивший присягу человек ни руководствовался. Весьма характерно, что декабристы выбрали для своего выступления именно такой момент, когда прежняя присяга утратила силу, а новая еще не была принесена, а само выступление проходило формально под лозунгом предпочтения одной присяги, уже принятой (отрекшемуся Константину Павловичу), другой, которую еще предстояло принять. В ином случае сколько-нибудь массовое участие офицеров и солдат в этой акции было бы попросту невозможным.
Офицер любых убеждений считал себя в принципе связанным присягой, и отступить от нее для него было столь же немыслимо и позорно, как, например, проявить трусость на поле боя. Поэтому случаи нарушения присяги офицерами даже в обстановке серьезных общественных потрясений (будь то польский мятеж 1863 г. или смута 1905–1907 гг.) были единичны.
Следует иметь в виду, что русский офицер никогда не знал иного суверена и источника чести, кроме монарха, и присяга в огромной мере ассоциировалась с его личностью. Поэтому отречение императора в 1917 г. произвело столь шокирующее впечатление и породило сильнейшее замешательство в офицерской среде. Несмотря на то, что император в своем последнем приказе по армии прямо и недвусмысленно передал власть и приказал повиноваться Временному правительству, воспринять и принять это было чрезвычайно трудно. Бывший русский военный атташе во Франции (в годы мировой войны) полковник граф А.А. Игнатьева, вспоминал, что, составив приказ по вверенному ему управлению о признании высшей властью в России Временного правительства, он долго не мог решиться подписать его. «Что же еще меня удерживает…? И в эту минуту какой-то внутренний голос, который я не в силах был заглушить, помог разгадать загадку: «А «присяга»?.. Офицерская присяга? Ты забыл про нее? Про кавалергардский штандарт, перед которым ты ее приносил, поклявшись защищать «царя и отечество» … Но сам-то царь… Он нарушил клятву, данную в моем присутствии под древними сводами Успенского собора при короновании. Русский царь «отрекаться» не может… Николай II своим отречением сам освобождает меня от данной ему присяги, и какой скверный пример подает он всем нам, военным!»{293}.
Однако помимо «царя» оставалось еще и «отечество», о котором прежде всего и обязан был думать офицер, и интересы которого в военное время не допускали иного решения, кроме такого, которое позволило бы продолжать войну с внешним врагом. Эта традиция, идущая от создателя регулярного офицерского корпуса Петра Великого («И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за отечество»), определяла в конечном счете психологию офицерства. И император Николай — первый офицер своего государства, подписывая свое отречение, руководствовался именно ею.
Офицер мог считать себя свободным и делать какой-то политический выбор только тогда, когда не оставалось и самого российского государства, когда переставала действовать всякая присяга. А такое положение сложилось только в конце октября 1917 г., когда к власти пришли те самые силы, что во время войны призывали к поражению своей страны, целенаправленно разлагали армию и истребляли офицерство. И хотя, начисто лишенное системы установлений и представлений, в которых оно только и могло жить и действовать, «упраздненное» новой властью офицерство было таким оборотом событий совершенно подавлено и морально сломлено, в конце-концов абсолютное большинство его приняло участие в Белой борьбе, руководствуясь теми соображениями, которые кратко выразил тогда один из ее руководителей, генерал С.Л. Марков: «Легко быть смелым и честным, помня, что смерть лучше позорного существования в оплеванной, униженной России».
Что же касается собственно политики, то ею офицерство почти не интересовалось, да и заниматься ею ему было запрещено. Еще с первой половины XIX в. при производстве в офицеры давалась подписка следующего содержания (текст ее так и оставался неизменен): «18… года… дня. Я, нижеподписавшийся, дал сию подписку в том, что ни к каким масонским ложам и тайным обществам, Думам, Управам и прочим, под какими бы они названиями ни существовали, я не принадлежал и впредь принадлежать не буду, и что не только членом оных обществ по обязательству, чрез клятву или честное слово не был, да и не посещал и даже не знал об них, и чрез подговоры вне лож, Дум, Управ, как об обществах, так и о членах, тоже ничего не знал и обязательств без форм и клятв никаких не давал».
Даже после манифеста 17 октября 1905 г. всем офицерам и военным чиновникам запрещалось быть членами политических партий и организаций, образованных с политической целью (хотя бы и монархических), и присутствовать на собраниях, обсуждающих политические вопросы, а также вообще «принимать участие в скопищах, сходках и манифестациях, какого бы рода они ни были». Эти правила распространялись и на отставных офицеров, имеющих право ношения мундира. Офицерам запрещались также публичное произнесение речей и высказывание суждений политического содержания. В обществах неполитического характера офицеры могли состоять с разрешения начальства. Поэтому в политике офицеры, как правило, стремились не участвовать и не могли быть ее самостоятельными субъектами.
Для офицера всегда считалось главным совершенно другое — преданность Отечеству и любовь к избранной профессии: «Военный найдет в важности и пользе своих обязанностей нужную твердость к их исполнению, а в самом исполнении — средство возвысить себя в собственных глазах и заслужить общее уважение; и если бы усилия его остались временно без вознаграждения, то голос совести и истинная любовь к отечеству поддержат еще его рвение и преданность»{294}.
——— • ———
назад вверх дальше
Оглавление
Книги, документы и статьи
