|
——— • ———
1 • 2 • 3 • 4
[28 ноября 1877]
28-го ноября – Его Величество был намерен посетить Богот, но ещё накануне дал знать Великому Князю Главнокомандующему, что по случаю дурной погоды Он останется дома.
На рассвете Главнокомандующий телеграфировал Государю Императору, что Осман-Паша ударил на гренадер и намеревается пробиться.
В девятом часу утра Его Величество уехал со свитою под Плевну. Что случилось, и зачем Государь выехал с какою-то поспешностью, никто не знал в Главной Квартире. Оставшиеся в Парадиме недоумевали и как-то не верилось, что близок конец нашим ожиданиям и тревогам. Канонада ещё с утра слышалась здесь, но к ней до того привыкли, что не придали ей никакого значения.
Дорогою Его Величество встретил генерального штаба полковника князя Кантакузена, который был послан Великим Князем Главнокомандующим к Государю Императору с донесением о действиях Османа-паши.
Вечером, 27-го ноября, ружейный огонь из турецких траншей, обыкновенно не замолкавший ни днем, ни ночью против позиции генерала Скобелева, вдруг прекратился. Тишина у неприятеля невольно наводила на разные сомнения, и потому генерал Скобелев решился командировать особый секрет, приказав ему высмотреть, что делается у противника. Заложив ружья за спину, секрет подполз к турецкой траншее. Прислушивается – мертвая тишина… не слышно ни голоса людского, ни шагов, ни вообще какого-либо из тех случайных звуков и шорохов, которые всегда служат признаком хотя бы самого осторожного, сдержанного присутствия людей. Ползет секрет далее на самый гребень траншеи, глянул за него по ту сторону – пусто! Соскочили солдаты во внутрь траншеи, прошли несколько шагов, заглянули в одну, другую, третью землянку – нигде ни души. Очевидно, вся траншея была уже покинута. Секрет возвратился к генералу Скобелеву и донес о всех своих наблюдениях. Генерал тотчас же известил об этом по телеграфу Великого Князя Главнокомандующего в Боготе и генерала Тотлебена в Тученице. Последний не замедлил сообщить тоже и генералу Ганецкому, командующему гренадерским корпусом, и всем завидским или «тыловым плевненским» отрядам.
Генерал Ганецкий, получив телеграмму из Тученицы, отдал распоряжение по всему тыловому отряду – быть наготове. Наши кавалерийские аванпосты окаймляли все передовое пространство завидской позиции, и часть из них стояла неподалеку от самого моста. Ночь была так темна и туманна, что следить глазом не представлялось ни малейшей возможности; тем ни менее, сторожевые посты исполнили свою обязанность вполне исправно: они следили за неприятелем на слух, и замечательно, что по всей линии наших аванпостов в эту ночь не было дано ни одного выстрела, хотя некоторые посты приблизились почти ВПЛОТНУЮ к неприятелю; они не хотели беспокоить его преждевременною тревогой и только заботились о том, чтобы слушать как можно чутче и внимательнее. Время от времени, они посылали донесения к генералу Ганецкому, и эти «донесения на слух» сводились к тому, что на неприятельском (правом) берегу Вида, около моста, слышен скрип громадных обозов; что часть повозок спускается с высот к берегу и в одном месте входит в самую реку, но на противный берег не переправляется, а остается в реке; что, вместе с тем, слышен глухой шум от скопляющихся больших масс людей и животных, хотя огней нигде незаметно.
Поздний зимний рассвет и туманная мгла долго не позволяли разглядеть, что делается за мостом; но вот легкий морозец, покрывший обильным инеем всю землю, уничтожил туман и вскоре слабо заалело небо на востоке. Тогда перед сторожевыми нашими постами открылась широкая низина, лежащая между Опонецкими и Тернинскими высотами и выходящая к Виду. Вся эта низина и все склоны предмостных возвышенностей покрыты были сплошными массами людей и обозов. Неподалеку от каменного моста оказался другой, устроенный из составленных попарно повозок, поверх которых наскоро накинута была досчатая и фашинная настилка. Теперь уже сделалось ясно, что тут собрана вся армия Османа, и действительно, в восемь часов утра, быстро спускаясь с высот, потянулись по обоим мостам на нашу сторону густые массы турецкой пехоты. Сторожевые наши посты медленно стали отходить на линии своих окопов, послав предварительно в Дольний-Дубняк к генералу Ганецкому известие о выступлении неприятеля. Как только генерал прочел донесение, тотчас же взвилась в небо сигнальная ракета, и по всему длинному и широкому пространству нашей тыловой позиции барабаны забили тревогу. Как на простых мирных маневрах, спешно, но без малейшей суеты становились гренадеры ружье и строились по-ротно в шеренги на линейках пред шалашами. Не прошло и десяти минут, как все уже стояло на своих местах, сплотившись в столь же стройные, сколько и грозные, колонны.
Но генерал Ганецкий не стал дожидаться, пока соберутся и построятся его батальоны: пяти минут не минуло ещё с того момента, как зашипела ракета, и ещё барабаны продолжали греметь по линии, перенимая один от другого энергически быстрый бой «тревоги», а он, вскочив на коня, уже мчался в карьер к передовым траншеям, расположенным в расстоянии около трёх верст от моста и занятым в этот день, по очереди, Сибирским гренадерским полком, шефом которого, состоит Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Николаевич Старший.
Турки бегом выстраивали свою боевую линию на обширной завидской равнине и стремительно бросились в наступление, не подумав даже о необходимости обстрелять предварительно артиллерийским огнем нашу укрепленную позицию. Надо отдать им полную справедливость: если наши гренадеры приготовлялись к бою, по тревоге, как на маневрах, то турки тоже как на маневрах вели на них без выстрела свою атаку. Нужды нет, что из наших траншей осыпали их ружейным огнем, что губительные шрапнели целыми десятками рвались над их головами – они шли со склоненными штыками молча и только старались учащать быстрый темп своего шага.
Атаку вёл сам Осман-паша, красовавшийся пред своими войсками на прекрасном рыжем жеребце, который был прислан ему в подарок от султана. Едва прошли какие-нибудь полчаса, как турки были уже перед нашими траншеями. С одушевленными криками «алла» кинулись они в штыки на окопы и в одно мгновение смешались в них с Сибирцами. Ни один из наших солдат не оставил передовой траншеи: все полегли там под турецкими штыками. Овладев траншеею, турки бросились на нашу земляную батарею, где стояли шесть полевых орудий 2-й батареи 3-й гренадерской артиллерийской бригады. Большая часть прислуги была переколота. Долее прочих оборонялся артиллерист Барабанов, который бил турок своим банником и, уложив им нисколько человек, вышел невредимо из неравной схватки.
В несколько минут неприятель достиг второго ряда наших траншей. Но здесь подоспел Малороссийский гренадерский графа Румянцева-Задунайского полк, который поддержал Сибирцев, и тогда началось горячее стрелковое, а вскоре потом и штыковое дело.
Великий Князь Главнокомандующий в восемь часов утра покинул Богот. Заехав в Турченицу к генералу Тотлебену, около десяти часов Его Высочество отправился вместе с ним и князем Имеретинским далее. По дороге стал ясно слышен гул большой канонады и частая ружейная пальба.
Великий Князь, ещё не доезжая траншей Радишевской позиции, пересел на верховую лошадь. Выбравшись, наконец, за линию наших укреплений, он направился к турецким окопам, по тому пространству поля в несколько сот шагов, где ещё накануне ни нам, ни туркам невозможно было показываться безнаказанно. Здесь между нашими и турецкими траншеями местность идет пологою лощиной, легко спускаясь от нас и столь же легко подымаясь к противнику; середину лощины занимает кукурузное поле. Это, как раз, было то самое место, где, 30-го августа, генерал Шнитников, с 30-ю дивизиею, потерпел столь дорого стоившую нам неудачу во время своего двукратно отбитого штурма. И что за грустное, что за мрачное зрелище предстало здесь, когда Его Высочество переезжал лощину! На увядшем кукурузном поле и около него валялись русские трупы, закоченевшие в разных положениях, из которых многие носили явные признаки ужасных предсмертных страданий. Только убитые наповал сохраняли спокойные позы. Эти мертвецы уже совершенно высохли и представлялись скелетами, обтянутыми почерневшею кожей; иные были в мундирах, иные в рубахах, уже истлевших и расползшихся под влиянием продолжительной непогоды. Там и сям валялись шапки, подсумки, изломанные ружья, какое-то тряпье, клочки рваной одежды, крышки от манерок, патронные коробки – все это так и оставалось здесь с 30-го августа; турки своим ружейным огнем препятствовали нам убирать наших мертвых, да и трудно было бы разыскивать их в кукурузе. Жутко и тяжело становилось на сердце при виде этого места….
Но вот Его Высочество поднялся к турецкому редуту, по сторонам которого и вправо, и влево тянулись траншеи. На каждом шагу попадались осколки чугуна, черепки глиняной посуды и стекла, очевидно, переброшенные турками за бруствер; траншейные насыпи были изрыты снарядами.
Внутри редута и в траншеях оставались ещё свежие следы жизни их защитников, попадались маленькие медные кофейники с черною гущей на дотлевающих костерках, в особо вырытых ямах; дубовые баклаги с водою, просыпанные зерна кукурузы, опрокинутые котелки, папиросные окурки, тряпки какие-то и клочки писаной бумаги, обрывки турецких газет, солома примятая, испорченное и потому покинутое оружие, деревянные ящики и жестяные коробки с патронами, которых туркам за великим множеством, очевидно, девать было некуда, – все это валялось по внутреннюю сторону окопов и около кукурузных шалашей, построенных весьма прочно и даже не без некоторого удобства.
Когда минули линии турецких окопов и проехали с версту по полю, изборожденному гранатами, Великий Князь остановился на плоскогорье, с которого вдруг открылся красивый вид на целую Плевну. Лежащая в лощине, как и все почти турецкие города, Плевна вся переполнена садами, из-за которых выглядывают группы белых стен и черепичных кровель, а над ними возвышаются два-три дома европейской архитектуры, несколько тонких минаретов, белый круглый купол главной мечети, ряды пирамидальных тополей и, правее, на северо-западном конце города, – окрашенный розоватою краскою, каменный православный собор с двумя башенками на переднем фасаде и с большим куполом из белой жести. В соборе турки поместили главный склад пороха и боевых снарядов, а потому на этот пункт неоднократно направлялись целые букеты наших орудийных залпов. На южной стороне, по ту сторону города, ловчинское шоссе поднималось в гору, на вершине которой обрисовывался темный профиль Кришинского редута. Ряды отдельных укреплений виднелись по южным и юго-западным высотам, окружающим город.
Около 12-ти часов Государь прибыл в Императорский редут, расположенный между д. Радишево и Тученицким оврагом. День был серый, туманный и позиции виднелись очень неясно. Наших войск уже не нашли на местах; одни осадные батареи глядели молча по-прежнему направлению. В траншеях, служивших приютом для солдат и офицеров, местами тлели ещё небольшие костры, но в окопах было пусто; занимавшие их войска ушли вперед. Только нисколько очередных стрелков оставались ещё на местах, при массивных крепостных ружьях, лежавших на бруствере. Было ясно, что Осман-паша пробивается, и нескончаемая ружейная дробь, перекаты батарейных залпов свидетельствовали, что бой в полном разгаре.
По приезде на позиции, Его Величество тотчас послал флигель-адъютантов за собиранием сведений. Затем сев на лошадь верхом, Государь направился вперёд к стороне Плевны. Почти вся наша боевая линия покинула уже свои места. Странно было видеть, как вся обстановка быстро изменила свою физиономию. На пути Его Величеству встретились войска, получившие приказание следовать на Плевну; это были резервы, оставившие свои позиции. Куда давались ряды пушек, торчавшие бывало за валами, куда исчезли коновязи с лошадьми, которые глаз привык встречать, подъезжая к известным пунктам. Патронные и зарядные ящики повылезали из своих скрытных за земляными насыпями убежищ и ехали к своим частям, везде – вели лошадей, повозки бороздили грязь, все шевелилось, спешно вперёд, как-то сиротливо выглядывали теперь опустелые батареи, кое-где из наших землянок валил дым; солдаты, уходя, нашли нужным зажечь их….
Государь, проехав несколько верст, вернулся обратно к Императорскому редуту, чтобы выждать там прибытие разосланных в разные стороны адъютантов. Вскоре один за другим стали возвращаться они с донесениями, что Осман-паша все ещё напрягает все усилия, чтобы опрокинуть гренадер и Плевна уже занята нашими войсками. Первыми прискакали флигель-адъютант граф Милорадович и свиты генерал князь Витгенштейн.
В ужасном нервном и возбужденном состоянии был Государь эти несколько часов, пока приходили известия о длившемся бое на Завидских позициях. Никак нельзя было дождаться окончательного донесения о результате столь важного сражения. Его Величество постоянно двигался, ходил по брустверу редута, всматривался вдаль и советовался с Военным министром, который находился безотлучно при Императоре.
Тем временем бой разгорался с каждой минутой. С самого начала генерал Ганецкий заметил, что турки, видимо, хотят пробиться к Дунаю, потому что, под прикрытием своей атаки на наши ложементы, спешно направляют на Север головы своих обозов. Понятно, поэтому, что наибольшие усилия Османа были направлены на левый фланг Сибирцев, который, наконец, и стал подаваться назад, после упорного, но слишком неравного боя. Были некоторые роты, которые выводили из боя не более, как по пятнадцати человек, за потерею всех офицеров. На помощь левому флангу должна была подойти 2-я бригада 3-й гренадерской дивизии [1], но до её прихода генерал Лашкарев, находившийся тут с 9-ю кавалерийской дивизией, выстроил свои полки в боевой порядок и приготовился встретить неприятеля в случай прорыва. Под Лашкаревым упала лошадь, пронзенная двумя пулями, и в тоже время до пятнадцати коней и всадников выбыли из строя. Турки, между тем, ломили на наш левый фланг, пока не наткнулись на 1-ю бригаду 5-й пехотной дивизии, расположенную в траншеях, идущих к Виду под тупым углом левого фланга Сибирцев. Полки этой бригады, Архангелогородский и Вологодский, под начальством генерал-майора Рыкачева, приведенные сюда на смену румын дня за три до 28-го числа, неожиданно встретили противника из-за окопов таким огнем, что турки сразу оставили всякие дальние покушения против левого фланга, но за то все свои усилия сосредоточили против центра нашей позиции. Генерал Ганецкий все время разъезжал по войскам первой линии и ободрял их.
– Кукурузники, не отступать и не смей думать об этом! – с веселым видом, грозя кулаком, кричал он нескольким Сибирским ротам, пред которыми в одном месте расстилалось кукурузное поле.
– Ваше превосходительство, патронов нет! Расстреляли уже все патроны, – отвечали ему из ложементов солдаты, показывая пустые подсумки.
– Ну, и наплевать, коли, нет! Такие молодцы и без патронов, одним штыком турнут неприятеля, да и батарею свою назад отберут!
– Рады стараться, ваше превосходительство! Прикажите вперёд идти!
– Не торопись, братцы, будет время, – прикажу! Не бойсь, назади не останетесь! А патроны вот уже подвозят!
В то время турки успели переправить за Вид семь орудий, которые приблизились к нам настолько, что гранаты их летели через обе линии окопов и лопались около резервов. Все это, в соединении с отчаянными усилиями неприятеля против центра, побудило Ганецкого послать находившегося в его распоряжении свиты генерал – майора Струкова к начальнику 2-й гренадерской дивизии, генерал-лейтенанту Свечину, который уже шел от Дольнего-Дубняка к месту боя. Ганецкий приказал Струкову вести эту дивизии в направлении того пункта, где турки сосредоточивали наибольшие свои усилия, и указать ей место, назначенное для неё в боевой линии.
Между тем, раненые у нас все прибывали и прибывали: на носилках, пешком и ползком тащились они кое-как к перевязочному пункту, но не раздавалось в среде их ни громкого стона, ни ропота. Все они, от старших офицеров до последнего солдата, сознавали, что на этом поле идет теперь решительное дело чуть ли не об участи целой войны, а тут уже не до личных страданий того или другого….
Ганецкий все ещё продолжал разъезжать по боевым линиям и ободрять солдат. Его сопровождали начальник отрядного штаба, полковник Маныкин-Невструев, генерального штаба полковник Фрезе, адъютанты и ординарцы. Начальники общих гренадерских дивизий, генерал-лейтенанты Свечин и Данилов, съехались на несколько минут с генералом Ганецким и, среди боя, держали с ним непродолжительное совещание относительно дальнейшего образа действий.
Спешным шагом и в образцовой стройности проходил мимо корпусного командира Астраханский гренадерский Наследника Цесаревича полк.
– Помните, Астраханцы, чье имя вы носите! – крикнул им Ганецкий, после обычного приветствия.
Рядом с Астраханцами, но несколько правее их, двигались в том же направлении Самогитские гренадеры. Оба эти полка, вспомнив боевую сноровку своих доблестных суворовских дедов, дружным ударом в штыки «на ура» насели на противника, поддержав изнемогавших в продолжительном и неравном бою Сибирцев. Вышвырнув, из траншеи турок, они отбили у них захваченные русские пушки. Но, мало того: здесь же были взяты с бою и семь турецких орудий, вместе с ящиками, между которыми нашлись и наши, русские (5-й артиллерийской бригады), захваченные под Плевною в несчастливом для нас деле 8-го июля, а рядовой Астраханского полка, Егор Жданов, с бою взял турецкое знамя. Лейб-казак 4-го эскадрона Арсений Нефедьев, наряженный в качестве вестового к генералу Каталею, был послан этим последним с Терникской позиции на поле сражения узнать, что там делается. Нефедьев, верхом, примкнул к охотникам, штурмовавшим отбитую у нас траншею, и когда турки, не выдержав удара, дали тыл и спешили увозить свои пушки, Нефедьев погнался за крайним орудием, свалил ударами своей берданки двух ездовых и, взяв под уздцы одну из уносных лошадей, повернул орудие назад и привез его к ложементам, уже занятым гренадерами.
С отбитием траншеи успех сражения склонился на нашу сторону. Это было в половине одиннадцатого часа утра. Турки заколыхались и, поддерживая перестрелку, отбежали на расстояние ближнего ружейного выстрела, откуда открыли частый огонь по нашим ложементам. Тут завязался ожесточенный стрелковый бой, которому вторила артиллерийская канонада. Наши орудия стреляли из-за окопов, а турецкие – с высоты мостовых укреплений и с опонецких редутов. Гранаты противника рвались среди наших войск, и, таким образом, ружейная и орудийная пальба без умолку гремела по всей линии войск наших и турецких. В это время под Османом-пашою была убита его рыжая лошадь, и сам он ранен пулею в левую икру, на вылет. Преувеличенная молвою весть о ране и (благодаря падению коня) даже о смерти Османа быстро пронеслась по рядам его армии. Те же самые батальоны, которые полчаса назад с такою отчаянною решимостью лезли на наши окопы и после отбитого штурма все ещё осыпали нас огнем с совершенно открытого поля, – теперь, чуть лишь разнеслась между ними роковая весть, шарахнулись назад, к Виду, в самом крайнем беспорядке. Наши гренадеры, с барабанным боем, тотчас же по всей линии перешли в общее наступление. Турки с каждой минутой расстраивались все более и более, так что в полдень вся плевненская армия бежала уже вразброд отовсюду, сплошь заполнив собою все раздольное пространство открытого и широкого поля. Люди, казавшиеся издали серыми и синими точками, именно как муравьи двигались по равнине и сплошными темными массами толпились у обоих мостов на Виде, а в это время наши гранаты то и дело разрывались посреди их в разных направлениях. Здесь полегло множество турок… Но хуже всего было им у Вида. В крайнем беспорядке кидались эти массы на мосты и прямо в реку, сталкивая одни других целыми кучами; несчастные раненые, военные обозы, орудия, зарядные ящики, обывательские арбы с имуществом и хозяевами стремглав летели в воду, после того, как перила на каменном мосту обломились. Наконец, большая часть всего этого успела кое-как перебраться на тот берег, столпилась на шоссе в полугоре и поползла в разных направлениях на глинистые вершины. Но множество турок оставалось ещё около мостов и по нашу сторону Вида. Артиллерийская бригада флигель-адъютанта полковника Щеголева, памятного всей России ещё с прошлой восточной войны, вынеслась далеко вперёд под гранатным огнем турецких редутов и сыпала картечью в смятенные толпы неприятеля. Генерал Ганецкий счел уместным даже приостановить несколько лихое наступление этой бригады, из опасения, что если неравно турки вздумают вдруг воспользоваться её чересчур изолированным расположением и бросятся с отчаяния на неё в атаку, то орудия наши, пожалуй, и не успеют уйти, благодаря вязкой, разбухшей от дождей почве.
|
