Здание реформ
Разговор о реформах 1860–1870 годов невольно приводит нас к проблеме: Россия и Запад, впрочем, к этой проблеме нас приводит любой разговор о переломных моментах в истории нашей страны. И каждый раз традиционным стержнем такого разговора является вопрос: что представляет из себя Россия, каковы её недостатки и преимущества по сравнению с Западом? Попытка разобраться в этой основополагающей проблеме заведет нас слишком далеко, а потому поговорим лучше о том, что не вызывает особых споров — о возможностях России догнать Европу в экономическом отношении и одновременно превратиться в подлинно правовое государство. Иными словами, о том, могла ли империя Александра II в ускоренном темпе повторить путь, пройденный Европой, или каким-то иным образом выйти на новый уровень развития? Теоретически на этот вопрос можно ответить утвердительно, на практике же подобная перспектива выглядела крайне неоднозначно.
Первая причина наших сомнений заключается в своенравном характере российского самодержавия, которое в отличие от европейских монархий не было ограничено никакой другой силой (Церковью, аристократией, буржуазией) и жило в соответствии с законами, устанавливаемыми им самим. Во-вторых, крепостничество, абсолютно непохожее на западное феодальное право, подчиняло все слои населения трону, а отнюдь не ограничивалось прикреплением крестьян к личности помещика. В-третьих, отношение россиян к праву трактовалось не как общегосударственное, а как исключительно сословное. В силу указанных причин путь России и в XIX веке оказался достаточно своеобразным, а проблема совпадения династических и государственных [202] интересов — достаточно острой. Между правомерным и правовым государством разница была и оставалась весьма значительной: в первом случае власть сама устанавливает правила существования страны, во втором — это делают выборные и периодически сменяемые представители населения.
После крестьянской реформы, невзирая на собственные симпатии и антипатии, Зимний дворец и правительство оставались заинтересованными в проведении ещё целого ряда необходимых реформ. Дело в том, что без некоторых из них они технически не могли бы управлять страной, другие же были необходимы для поддержания нормальной экономической и культурной жизни империи. Наконец, перед политическими и финансовыми кругами Западной Европы российские «верхи» должны были демонстрировать верность заявленному ими принципу: «Ни слабости, ни реакции». Беда заключалась лишь в том, что в ходе этих реформ постепенно исчезало и без того не слишком широкое общественное основание преобразований, существовавшее в 1856–1861 годах (радостное воодушевление общества, губернские комитеты, слаженная работа единомышленников в Редакционных комиссиях и т.п.). Впрочем, это легко понимается задним числом, а в 1860-х годах реформы двигались и ничто, казалось, не предвещало сверхъестественных трудностей и далеко не триумфального финала.
Начнем с российской юстиции. Именно с нее, поскольку важнейшая сфера государственной жизни оказалась наиболее запущенной, а кроме того, план судебной реформы стал одним из первых осуществлявшихся проектов после реформы крестьянской. Российская Фемида времен Николая I отличалась многими странностями, которые трудно списать лишь на непредсказуемость женской натуры беспристрастной, по мнению древних греков, богини правосудия. В суде, к примеру, существовали такие непонятные юридические нормы, как доказательства полные и неполные (интересно, что доказывали последние?), дававшие неограниченный простор для буйной фантазии чиновников.
Кроме того, большая или меньшая достоверность свидетельских показаний зависела, и достаточно сильно, от того, кто их давал — дворянин или простолюдин, мужчина или женщина. Суд имел странное право обойтись без окончательного решения вопроса о виновности или невиновности обвиняемого, то есть допускалось подчас трагическое «оставление обвиняемого в подозрении» на неопределенный срок. Так, известный драматург А.В. Сухово-Кобылин более шести лет оставался в подозрении по поводу убийства [203] французской модистки Л. Симон-Деманш, и понадобился специальный указ Александра II, чтобы дело в отношении него было прекращено. Зато требования к единообразию документов, выходивших из-под пера судейских или полицейских писарей, устанавливались жесточайшие. Полиция, например, была обязана четко классифицировать задержанных ею пьяных по специально разработанной для этого случая шкале: бесчувственный, растерзанный и дикий, буйно-пьяный, просто пьяный, веселый, почти трезвый и, наконец, жаждущий опохмелиться. Можно подумать, что от этого кардинальным образом менялась участь задержанного.
Перед юристами — авторами судебной реформы — стояла непростая задача, зато они и оказались в привилегированном положении по сравнению с разработчиками других реформ, поскольку получили высочайшее разрешение на полную свободу действий и возможность любого эксперимента{55}. Среди «отцов» судебной реформы следует особо выделить С.И. Зарудного, Д.А. Ровинского, К.П. Победоносцева, П.В. Донского, Н.А. Буцовского. Благодарить же за полученную привилегию они должны были не только Александра II, но и нового министра юстиции Д.Н. Замятина.
Он был назначен на министерский пост в 1862 году и, как многие реформаторы александровского царствования, появился как бы вдруг, ниоткуда. Вообще-то Дмитрий Николаевич был достаточно хорошо знаком узкому кругу юристов. Он служил во II отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии, затем был обер-прокурором гражданского департамента Сената, но никогда не отличался ни реформаторскими помыслами, ни оригинальными идеями. Единственное, чем он запомнился на этих постах современникам, так это борьбой со взяточничеством и прочими злоупотреблениями, которые разъедали российские казенные учреждения.
Судьба Замятнина служит прекрасной иллюстрацией того, как николаевский режим не умел и не желал использовать потенциал крепких профессионалов, а также того, что борьба с живой мыслью, попытки задушить её всегда, в конце концов, терпят поражение. Дмитрий Николаевич будто ждал высочайшего разрешения (а может, и действительно ожидал такового), чтобы обрушиться на старый суд и юриспруденцию в целом. Он, как и ранее, не мог похвастаться аналитическими способностями, глубокими научными познаниями, но, единожды поверив составителям новых судебных уставов, до конца остался их верным защитником. Дмитрий Николаевич трудился, не обращая внимания на [204] шероховатости первых лет введения нового суда, нападки на него и слева, и справа, прямую клевету на деятелей реформы и на себя лично.
Он без всякого намека на ложное самолюбие признавался сотрудникам, что ему не до конца все ясно в новых судебных уставах, просил у них совета и помощи, внимательно выслушивал их мнение по тому или иному вопросу. Замятнин умел не только не выпячивать своё министерское «я», но даже прятать его, оставаясь среди юристов первым по должности в кругу равных по знаниям и умению организовать дело. Зато кадры для новых судов Дмитрий Николаевич подбирал сам, прекрасно понимая, что теперь появилась крайняя нужна не просто в чиновниках, но и деятелях, знающих, смелых, инициативных, обладающих даром слова, тактом и многими другими редкими для обычных российских бюрократов качествами. Замятнинский первый призыв в новые судебные органы, по общему признанию, оказался лучшим в дореволюционной России.
Вот как он наставлял юристов при открытии реформированного суда в Москве: «Завязывая свои глаза пред всякими посторонними и внешними влияниями, вы тем самым полнее раскрываете внутренние очи совести и тем беспристрастнее будете взвешивать правоту или неправоту подлежащих вашему обсуждению требований и деяний». Лишь в течение трёх лет после введения в стране новых уставов Дмитрий Николаевич оставался министром юстиции, но этого оказалось достаточно, чтобы в России окончательно прошла пора, говоря словами писателя и рассказчика И.Ф. Горбунова, «розгословия, брадоиздратия, власоисхищения и прочего». Сложная борьба, интриги вокруг судебных уставов и учреждений заставили Замятнина весной 1867 года выйти в отставку. Зимнему дворцу понадобились более сговорчивые и менее самостоятельные министры.
Что касается самой реформы, то закон о новом судоустройстве и судопроизводстве в России был утвержден в конце 1864 года. Судебная система страны в обновленном виде оказалась представленной судами двух уровней: мировыми и окружными. Мировые суды избирались населением и рассматривали мелкие уголовные и гражданские дела, разгребая так называемую судебную мелочовку. Назначаемые правительством окружные суды вели лишь действительно сложные и важные уголовные процессы, частенько вызывавшие общественный ажиотаж. За Сенатом же закрепилось значение высшей кассационной инстанции. Сюда обращались с просьбами о пересмотре дел, решенных в окружных судах. Изменилась [205] система предварительного следствия, которое до ре-формы вела полиция. Теперь предварительное расследование было возложено на специальных судебных исполнителей.
Наиболее решительные шаги в направлении демократизации судебной системы были сделаны при определении принципов деятельности судов. Суд впервые в русской истории стал бессословным, единым для дворян, горожан и крестьян. Он становился гласным, доступным для публики, а кроме того, состязательным. В зале суда теперь присутствовал не только прокурор, но и адвокат, защищавший обвиняемого. Причем умные и удачливые адвокаты зачастую становились кумирами общества, сравнимыми разве что с популярными журналистами, писателями или актерами. Важными принципами судебной реформы стали независимость и несменяемость судей. Они получали высокое жалованье (больше платили судьям только в Англии). Материальная независимость дополнялась административной: лишить судью занимаемой должности мог лишь суд за совершенные злоупотребления или иные преступления.
Наконец, в России возникает суд присяжных заседателей, избираемых по жребию из жителей данной местности. Институт присяжных заседателей заслуживает того, чтобы о нем поговорить подробнее, не только потому, что он сыграл достаточно важную роль в дореволюционной России, но и потому, что вопрос о нем актуален для нашей страны и в XXI столетии. Суд присяжных был и остается наиболее приемлемым видом судопроизводства для тех стран, где власти стремятся не столько приблизить процесс к абстрактным высотам юридической науки, сколько заботятся в первую очередь о доверии граждан к суду. Присяжные заседатели, что очень важно, точно отражают уровень правосознания населения, а значит, с точки зрения подавляющего большинства граждан, судят «правильно». К тому же они не являются судейскими чиновниками, то есть не вызывают у населения устойчивой антипатии. Название «суд улицы» (как пренебрежительно отзывались о суде присяжных его противники в XIX веке) — это, если вдуматься, лучшая похвала ему. Уровень правосознания граждан не привносится разом, извне, не повышается от обязательного чтения сугубо научных книг, а вырабатывается постепенно, в том числе, и в первую очередь, путем активного участия населения в судебных процессах.
Становление новой системы российской юстиции вскоре было омрачено тем, что император, действуя по уже знакомой нам схеме, заменил Д.Н. Замятнина на посту министра [206] юстиции К.И. фон дер Паленом. Карл Иванович абсолютно ничего не понимал в юриспруденции, так как до своего назначения министром исполнял обязанности псковского губернатора, а ещё раньше был директором департамента полиции (что наложило на него неизгладимый отпечаток). То ли от неизбывного прибалтийского патриотизма, то ли по простоте душевной, Пален любил к месту и не к месту повторять: «У нас, в остзейском крае, совсем не так». Неосведомленность его в юридических вопросах оказалась настолько пугающей, что исполняющим обязанности министра юстиции на некоторое время назначили князя С.Н. Урусова, пока будущий глава ведомства пытался войти в курс дела. Однако это не помешало Палену активно вмешиваться в деятельность своего министерства и проводить ревизию судебных уставов, которые он по должности обязан был охранять от посягательств на них с любой стороны. Политическое равновесие по-прежнему оставалось главной целью Зимнего дворца и по-прежнему требовало жертв.
Одновременно с судебной реформой шла активная работа по созданию земского и городского самоуправления{56}. Во главе разработчиков этих реформ оказался хорошо нам знакомый Н.А. Милютин, под руководством которого и был составлен первый проект, вводивший в стране земские учреждения. Земская реформа, гораздо менее удачная, чем судебная, поначалу считалась в обществе гораздо более значимой, а может быть, и судьбоносной. Правда, у власть предержащих было на этот счет особое мнение. Александр II видел в земстве лишь необходимую компенсацию дворянству за потерю власти над крепостными крестьянами. Поделившись с первым сословием частью власти на местах, император надеялся подсластить ему горькую пилюлю, которую представляла собой отмена крепостного права. Бюрократия в массе своей считала данную реформу ни к чему не обязывающим реверансом в адрес помещиков и была по-своему права. Консервативное дворянство надеялось, что новые органы самоуправления дадут ему возможность сбросить опеку чиновничества над провинцией и стать хозяином в губерниях. Наконец, либералы в правительстве и на периферии мечтали о том, что земства сделаются органами национального примирения и началом строительства государства снизу вверх.
Однако для этого их должны были провозгласить всесословными, наделить достаточно широкими полномочиями, дать возможность формировать свой бюджет и сделать их относительно независимыми от государственных органов. В таком случае дворяне, купцы, крестьяне, интеллигенция, [207] мещане, работая в земствах бок о бок, имели бы шанс научиться разговаривать и понимать друг друга, что могло бы умерить межсословную рознь, разъедавшую Россию в течение долгого времени. Более того, земства могли стать фундаментом для постепенного выстраивания государственных органов не сверху вниз, что было традиционно для России, а снизу вверх, что сделало бы здание державы более естественным и прочным.
Что же произошло в действительности? После объявления о начале проведения крестьянской реформы министром внутренних дел был назначен П.А. Валуев — деятель весьма честолюбивый, обладавший противоречивыми взглядами. Первым толчком к началу удачной карьеры Петра Александровича стало определение его на службу во II отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Он оказался удачлив и в службе, и в личной жизни, женившись на дочери П.А. Вяземского, успешно продвигавшегося по бюрократической лестнице в царствование Николая I. Да и работа под началом столь блестящего чиновника, как М.М. Сперанский, не могла пройти бесследно.
В 1855 году Валуев, будучи курляндским гражданским губернатором, пишет и распространяет записку под названием «Дума русского во второй половине 1855 года». В этом резко критическом сочинении говорилось, в частности, следующее: «Взгляните на годовые отчеты: везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется
должный порядок. Взгляните на дело
и редко где окажется прочная плодотворная почва. Сверху — блеск, внизу — гниль
» Смелая и умная записка открыла Валуеву двери салонов великой княгини Елены Павловны и великого князя Константина Николаевича, но, как показали дальнейшие события, Петр Александрович, разделяя некоторые их взгляды, все же не сделался верным соратником и единомышленником высокопоставленных реформаторов.
С 1859 года он управляет двумя из четырех департаментов Министерства государственных имуществ, то есть становится правой рукой министра М.Н. Муравьева. Тот поручает Валуеву написать проект крестьянской реформы, по которому освобождение селян было бы растянуто на долгие десятилетия. Однако Петр Александрович, по его собственному выражению, «ставит паруса по ветру», стараясь не слишком расходиться с позицией, занятой императором, и это ему удается. Сделавшись министром внутренних дел, он попытался решить сложную задачу — сохранить традиционный абсолютизм и одновременно провести либерализацию [208] верховного управления. Сам Валуев был сторонником постепенного освобождения из-под властной опеки любых созревших для самостоятельной жизни общественных элементов. Так, в ходе реализации крестьянской реформы, по его мнению, рядом с дворянином-помещиком должен был постепенно встать зажиточный крестьянин-собственник.
——— • ———
назад вверх дальше
Содержание
Книги, документы и статьи